Когда Раунаки только показался на пороге лачуги, Джагсир на мгновение остановил на нем пристальный взгляд и тут же уставился в потолок, да так упорно, будто хотел ввинтиться глазами в кривые балки. Он лежал, глядя вверх, и ему казалось, что там, между тонкими балками, находится большое зеркало, в котором отражена лачуга со всем, что в ней есть: и пыльные, потрескавшиеся кувшины и миски, и рваное тряпье, и одеяла, и сундучок — сверстник покойницы матери, — и ломаные переломаные вилы, грабли, лопаты, принадлежавшие не ему, а Дхараму Сингху. Эта лачуга была построена раньше, чем Джагсир начал себя помнить. Сквозь камышовую крышу просачивались струйки дождя и разрисовывали стены причудливыми, иногда страшными фигурами. Отдельные фигуры соединялись с другими, складывались в его воображении в целые картины, которые жили, двигались, а потом вновь исчезали, сливаясь с новыми потоками воды, растекавшимися по глиняной стене. Однако понять, о чем говорили эти водяные картины, он не мог.
— Раунака, о Дхараме Сингхе что-нибудь слышно? — неожиданно спросил Джагсир.
— Нет! — скупо ответил Раунаки. — О всевышний! — воскликнул он в последний раз и умолк.
Джагсир по-прежнему глядел в потолок. И вдруг снова, тем же тоном:
— Скажи жене Никки, Раунака, пусть она обязательно обмажет глиной мой мархи. Ты ведь сложишь мне мархи...
— О всевышний! — снова завопил Раунаки.
Однако на этот раз он не сумел сдержать того, что рвалось из сердца.
— Так вот ты как!.. Погоди убивать, пока сам не умер!.. Разве есть у меня живая душа, опора в двух мирах, кроме тебя? Ты у меня один... И ты мне... такие слова...
Голос Раунаки стал хриплым от боли, из маленьких, глубоко запавших глаз полились два скупых ручейка.
Раунаки не услышал от друга больше ни слова, не заметил, чтобы тот хоть раз оторвал взор от потолка. Джагсир продолжал лежать на спине, уставившись взглядом в кривые балки. Глаза его постоянно были открыты, в них светились неяркие огоньки. Но на пятый день и они погасли, зрачки потускнели, стали походить на ягоды ритха.
Раунаки выбрал из золы кости друга и, выполняя его последнюю волю, сложил тут же, неподалеку от места сожжения, мархи. К тому времени Бхани уже вернулась в деревню, но у Раунаки не хватило смелости ее тревожить.
Мархи, который он соорудил в память друга, выглядел невзрачным и неуклюжим. Но назавтра, в светлый предзакатный час, Раунаки снова оказался около места сожжения, взглянул на поминальный столбик Джагсира и в удивлении остановился: кирпичная кладка была аккуратно обмазана глиной, наверху, в «домике» горел светильник. Долго смотрел Раунаки на этот огонек. Вначале он был робкий, трепетный, дрожал на ветру, раздваивался, но наконец пламя набрало силу, поднялось и выровнялось в один стройный язык.
И тут до слуха Раунаки донеслись чьи-то удаляющиеся шаги. По тропинке, в сторону деревни медленно шла женщина в белых одеждах[27]. Казалось, фигура ее так же трепещет и колеблется, так же раздваивается на ветру, как и огонь поминального светильника. Но вот и она обрела силу, и она поднялась стойким языком пламени.
тихо сказал Раунаки и, вытерев глаза концом тюрбана, пошел следом за женщиной в деревню.
ГУРДИАЛ СИНГХ (род. в 1933 г.).
Индийский писатель, публицист, пишет на пенджабском языке. Сын батрака, двенадцатилетним мальчиком вынужден был оставить школу, чтобы помогать родителям. Юношей, в трудных условиях, продолжал образование и стал учителем.
Г. Сингх — автор более десяти книг, повествующих в основном о жизни индийского крестьянина.
Повесть «Поминальный огонь» (Дели, Навюг, чандни-чаук, 1964) была удостоена премии штата Пенджаб, переведена на государственный язык республики — хинди.
Примечания
1
Кос — около четырех километров.
2
Вигха — мера земли, приблизительно 0,25 гектара.
3
Здесь и далее при обращениях имя собственное меняет форму: Дхарам — Дхармиа, Сингх — Сиан, Джагсир — Джагсиа, и т.д.
4
Мукка — полотенце, накидка, которую носят мужчины, чтобы уберечься от зноя.
5
