забиякам. Завыла и поселковая рать.

– Aйxaл! – проваливаясь по колено в рыхляк, крикнул Ефим женщине. – Э-э!

– Здравствуйте. Меня Прасковьей зовут, Баранова, – не без смущения назвалась она, подойдя ближе. – Вышла встретить. Шибко собачки задиристые. На рассвете видели упряжку Носова. На Нижнеколымск пошла. Курил к Савве на кекурье ходил, давно вернулся.

– Нам никто не повстречался, – развёл руками Шошин.

– Вы по протоке шли, а Курил – через едему.

– Там путь короче?

– Метёт шибко. Собачкам тяжело. Едема – место ветреное.

– Речь у вас русская, чистая, – заметил Иосиф.

– Дедушка был русский.

– Из казаков?

– Не знаю. На Аляске большим человеком был.

– Главный правитель Аляски Александр Баранов?

– Да.

– Я на торговых судах плавал. Стояли в Сингапуре. Город богатый, нарядный. Александр Баранов проклинал царя в этом городе и пропивал в трактирах последнюю надежду на возвращение в Россию. Заболел он тропической лихорадкой и умер в портовом городишке недалеко от Сингапура.

– Нам ничего не известно о нём…

С разговорами подошли к плоскокрышей рубленке, наполовину занесённой снегом. Судя по провисшим слегам, перекосившимся оконным и дверным проёмам, избе было далеко за вековую отметину…

Походок – первое поселение русских землепроходцев, поставленное на столбовой дороге начинателями кругосветных морских походов, открывателями новых земель задолго до великого странствия Семёна Дежнёва и его товарищей. Отсюда, из Походского зимовья, смелые мореходы уходили в далёкие странствия.

Ревкомовцы стояли у потемневшей от времени русской избы, и воображение их переносило в далёкую эпоху конца семнадцатого века, во времена суровые и кровопролитные. Уходят в неоглядную вечность годы. Кажется, что страна Тундрия нисколько не изменилась. Те же лютый простор, остервенелая пурга, холодные световые бури в бездонном полярном небе… Только другими стали люди и их судьбы…

Хозяйка, не успев войти в дом, засуетилась у плиты, с разговорами да пересказами:

– В Походок тундровики приехали. Никому покоя не стало. Казачество лютует. Избу Семёна Кодакова спалили, потому что красный флаг на ней был. Семён и его дружок Ганя Оконешников на Чукотье ушли. Ламуты не отыщут их. – Она ловко подхватила из печи противень с печёной рыбой и поставила на стол. Из простенка выдернула квадратную бутылку, протёрла фартуком и пододвинула Шошину. – С дороги, – сказала, – под муксун…

–  Хорошая рыба! – похвалил Ефим, выбирая подрумяненный кусок.

– Кушайте, отдыхайте, чай пейте. – Прасковья принесла чистые стаканы и присела у края стола, скрестив, на высокой груди лёгкие руки. – До прихода казаков и ламутов к нам из Якутска отряд Красной Армии приходил. Собрания делали. Весело было. Советы были. Я тоже записалась в ячейку.

– В комсомол? – спросил Шошин.

– Не знаю, – откровенно призналась Прасковья. – Иннокентий Иванович Батюшкин называл нас активистами, а другие – ячейковцами. А как ещё?

– Комсомольцами! – подчеркнул Шошин. – Вы первые комсомольцы Колымы!

– Красивое название – комсомолец… – помолчав, сказала Прасковья.

– Колчаковцы знали о членах ячейки? – снова спросил Шошин.

– Носов выдал… – Голос её задрожал, будто жухлая осенняя стерня на зябком ветру, глаза затуманила влажная пелена неуёмного горя и тоски. – Моего Ваню в Нижний угнали – больше его и не видела… – Она помолчала и продолжала: – Отец мой был из казаков. Колыма приняла его, когда мне пяти лет не было. Маму шатун задрал на Горно-Филипповской заимке. Меня казаки и ламуты не трогают…

– Скажи, Прасковья, отчего ламуты так враждебно настроены к основному населению Приколымья?

– Батюшкин говорит, что это богатые ламуты взбунтовались против Советов. Остальные: кого пристращали, кого одарили, кому наобещали. Торговали они выгодно. Бывало и так, что скупали в голодное время пушнину у береговых чукчей и перепродавали иноземным купцам и скупщикам по повышенной цене. Богатели. А теперь им Советы поперёк горла встали. В Нижнеколымске ихний штаб сделан. Атаман Бочкарёв верховодит. Сюда несколько раз со всей сворой приезжал. Да только у нас ничего не ухватить ему. Батюшкин строгий староста. Бочкарёвцы его побаиваются…

– А большой отряд у Бочкарёва? – продолжал Шошин расспрашивать.

– Упряжек двадцать по округе шастает. Намедни Цапандин тут появился. Всё чего-то вынюхивал. Противный такой. Неверный.

– А кто он?

–  Уполномоченный пепеляевского штаба. Есть там и местный кулак Соловьёв, и такой же пьяница Аболкин. Главари контрреволюционного мятежа.

– Да-а…

– Вы отдыхайте, – успокаивала Прасковья, – чай пейте, покурите. Я не курю, а табачок держу. Для угощения. – Вздохнула, и глаза её повлажнели. – К Батюшкину пойду. Собачек покормлю. Ишь что Носов натворил!.. Собачек потравил. Эта весть всю тундру обойдёт. Тундровики больно добрые и доверчивые. Выродки пользуются этим… К вам Курил придёт. Он мой брат. Собачек подберёт для ваших упряжек. Усилит их. Ваши собачки совсем истощали. Дорога у вас долгая.

– Только где она, эта дорога? – задумчиво произнёс Иосиф.

– Раньше аргиш до Якутска ходил. Курил знает путь на Аллаиху.

– Скажи, Прасковья, успеем мы до весенней распутицы добраться до Якутска? – спросил Шошин, и все ждали, что ответит Прасковья.

– Апрель холодный. Весна поздняя. Впереди пыныл пойдёт. Успеете. Тундра для человека открыта, всё в ней видно и слышно. Мой Ваня говорил, что люди должны быть красивыми, чтобы в тундре никогда не стреляли. Он тишину умел слушать. – Она опустила глаза, и длинные плотные ресницы её задрожали…

В просторную избу походского старосты Иннокентия Ивановича Батюшкина ввалились все сразу. В устоявшемся табачном дыму на оронах и прямо на полу сидели тундровики и коптили трубками. Те, кто в кухлянках, расположились у входа, другие возвышались на лавках.

Обветренные, дублёные лица. Десятки пытливых глаз. Коптящие жирники. Запах варёного мяса. Устойчивая прель ягеля, запахи кожи, меха и людей тундры. Охотники, оленеводы, рыбаки, отложив дела, приехали в Походское на совет к старосте – к самому уважаемому человеку. Устали тундровики от участившихся набегов белоказачества. Надо было решать. Делать выбор…

Появление в избе русских комиссаров нисколько не удивило походчан. Морщинистый, как вековая сухая ольха, седовласый старик эвен встретил Шошина долгим рукопожатием. Ритуала приветствия не избежали и Волков с Радзевичем. Он от души тряс ревкомовцам руки, а когда же все уселись и успокоились, многозначительно поднял руку:

– Товарищи из Анадыря прибыли!

Одно это представление произвело впечатление на собравшихся. Люди с проникновенным уважением смотрели на молодых людей, ибо не каждый каюр может решиться на такой путь. Да ещё в такое суровое время.

– Говорить будем, курить трубку будем, чай пить будем! – весело объявил седовласый эвен.

– Правильно, батя! – широко улыбнулся Шошин, почувствовав настроение присутствующих. – Вы курите, а я расскажу о положении дел. – И обратился к старику: – Табачок для беседы необходим: дымок рассеется, слово останется.

– Мало говори, однако, да умно, – заметил эвен. – Шаман много говорит, так много и рыбы берёт, и песца.

– Я совсем мало скажу, – успокоил старика Шошин. – Красная Армия, товарищи, разбила армию Колчака, банды генерала Пепеляева, Семёнова, Зубова в Сибири, на Дальнем Востоке и в Якутии, В Якутске упрочена Советская власть. Здесь же, на далёкой окраине, Республика Советов осаждена злейшим скопищем белогвардейщины, бежавшей от экспедиционных частей Красной Армии. Каратели не гнушаются ничем. Враги сеют недоверие и вражду между русским и якутом, ламутом, юкагиром и чукчей, между всеми народностями. Они хотят, чтобы мы убивали друг друга. Грабители, будь они американскими, японскими, английскими или русскими, жаждут одного: наживы путём обмана, порабощения и угнетения. Наша Советская власть на практике осуществляют программу большевиков – ленинскую программу о праве всех народов, больших и малых, на установление полного равенства между всеми народами.

– Значит, мы все равны? – с удивлением вдруг вырвалось у Курила.

–  Конечно! – подтвердил Волков.

Тундровики стали переговариваться на родном наречии, посматривая на ревкомовцев, особенно на Шошина. Седовласый старик эвен встал, подошёл к столу, прикурил от жирника и спросил:

– Говорят, есть рабочие, солдаты и ещё… – Он даже зажмурился, стараясь вспомнить нужное слово. – Ну, как их?

– Крестьяне, – напомнил Шошин.

– Они! – обрадовался эвен. – А каким названием надо нас назвать? О жителях тундры ничего не сказано.

В притихшей избе ждали ответа. Шошин понимал: от того, какой он будет, зависит дальнейшее отношение и общение с этими людьми. Шошин помедлил, смерил старика добрым взглядом и попросил:

–  Покажи свои руки.

– Вот… – Эвен протянул вперёд тёмные, в мозолистых трещинах ладони.

– Мой отец хлеб выращивал, так у него руки такие же были. Жизнь у тебя, батя, правильная и прямая, как нартовый след по первопутку.

– Хорошо сказал, догор… – Старик тёпло потряс руку Шошину.

Стало оживлённо; шумно и душно… Открыли дверь. Повалил в избу пропахший снегом и закатным солнцем воздух. Разгладились суровые лица, оттаяли остывшие сердца…

– Скажи, – слово взял Курил, – правда, что Ленин раздал землю и всё другое, отнятое у купцов и