Тундрию.

Да, Савва взял бы в руки оружие, но, видно, стар стал. Однако Гавриил Шошин и Иосиф говорят, что с врагами революции и Советской власти можно бороться и словом. Только как это получится?..

– Я бы с вами пошёл, – тихо сказал Савва, – да силенка уже не та. – Он опустил отяжелевшие веки. – Совсем старый…

– Савва Петрович, дорогой! – Шошин обнял доброго старика. – Большое тебе спасибо!..

После ужина и долгих разговоров улеглись спать. Данилка пригасил жирник, подложил в печь на тлеющие угли несколько рубленых сухих коряжин и подкрался к вытянувшемуся на ороне Шошину. Присел рядом.

– Спишь? – зашептал он.

–  Пробую.

– Останешься у нас?

– Нет.

– Жаль.

– Дела.

– Буквы знаешь?

– Обучен. – Шошин приподнялся, опершись на локоть, положил голову на ладонь. Ему нравился паренёк. Чистый, как утренний иней, он тянулся к Шошину.

– Принеси огоньку, прикурю, – попросил Шошин. Данилка подал коптилку. Шошин скрутил основательную цигарку и смачно затянулся. Поправил повыше изголовье, лёг, некоторое время молчал, поглядывая на притаившегося Данилку.

– Что ты держишь за пазухой?

– Вот…

– Ну-ка… – Шошин развернул сложенный в несколько раз потёртый лист. – Откуда у тебя?

– Отец оставил.

–  Наследство… Это же вождь нашей революции!

– Ленин… – с таинственной гордостью прошептал Данилка, поглядывая на задремавшего деда. – Взгляни на этот… – Он протянул Шошину другой брошюрный листок, сложенный вчетверо и очень потёртый по краям.

– Получив большинство в обоих столичных Советах рабочих и солдатских депутатов, – прочитал Шошин первые попавшиеся строчки, с удивлением посмотрел на затаившего дыхание мальчишку и продолжал: – Большевики могут и должны взять государственную власть в свои руки… Взять власть в свои руки, – повторил Гавриил. – Да-а…

– Боишься?

– Лучше скажи, где это взял?

– Ганя Мохнаткин дал. Он активистом был.

– Эх, парень, знаешь ли ты, чьи это слова напечатаны?

– Немного читал.

–  Это выписка из директивного письма Ленина Центральному Комитету. Как она сюда-то дошла?

–  Мохнаткин в Якутске был.

– Вот это да-а…

– Расскажи о Ленине. В тундре говорили, что он больше Тирк Эрыма. А я смотрю на листок – он на нашего человека похож.

– Ты когда-нибудь видел своего Эрыма?

– Люди видели.

– То-то и оно… А наш Ленин, браток, вроде бы как обыкновенный, однако совсем необыкновенный. Одно его имя человека выравнивает, зажигает. Самого себя понимать начинаешь. На мир другими глазами смотришь. Ты знаешь, какой это человек?!

Шошин испугался собственной фразы. Оказывается, он не находил слов ярко и сильно показать образ вождя революции. Потянулся к коптилке, прикурил. Сделал несколько глубоких затяжек и покосился на Данилку. Мальчишка ждал с широко открытыми глазами. Шошин понял всю ответственность совсем непростого, как ему показалось, разговора. На него смотрел и ждал человек будущего, в душе которого он должен посеять добрые всходы.

– Кто тебя грамоте учил? – осторожно спросил Шошин, отыскивая лазейку для смены разговора.

– Сам…

– Грамота, брат, – это хорошо!

– А ты Ленина видел? – упрямо наступал Данилка.

– Не довелось, – уронил Шошин. И с тёплой улыбкой облегчённо добавил: – Ленин ребят очень любит.

– И меня?

– И тебя.

– Он же в тундре не был.

– Нет, браток, Владимир Ильич тундру знает не хуже якутов, чукчей и юкагиров…

– Наш человек!

– Точно!.. – Шошин неловко, по-мужски привлёк Данилку к себе и ласково погладил большущей тёплой ладонью по жёстким волосам мальчика. – В этой бумаге, – убедительно зашептал ему на ухо, – слово сильное. Береги…

Данилка долго ворочался, устраивался. Среди привычного завывания ветра за стеной слышался посторонний шорох. Поднялся с постели. Подошёл к двери. Чьи-то осторожные шаги проскрипели и стихли. Тявкнули чужие собаки. Мягко прошуршали полозья нарт. Затаив дыхание, вышел в сенцы. Прошёл под навес. Никого. Постоял. Прислушался. Запорошенные снеговой пудрой, вздыхают во сне собаки. Вернулся в дом. Плотно притворил дверь. Улёгся. Сразу не мог заснуть. Чувствовалась близость чего-то тревожного, неприятного, чужого…

Проснулся Данилка первым. В промёрзшее оконце едва пробивался робкий серый рассвет. Халупа выстудилась. Встал, раздул угли в печурке, подбросил сухих чурочек и вышел к собакам. Метель улеглась. Лёгкий ветерок срывал пушистые комочки с гребней сугробов. Куда хватал глаз, разбросало бледно-голубые, светло-зелёные краски студёное море. Данилка подошёл к собакам и испугался. Мохнатые комочки лежали неподвижно.

–  Мёртвые!..

Не помня себя, влетел в хижину и стал тормошить ничего не понимающего Иосифа.

– Вставай! – вопил Данилка, глотая сухие слезы. – Собачек убили! Нарты сломали! Говорил?.. Зачем не поверил?

От занесённых снегом собачьих тел, разбитых нарт уходил к протоке неясный человеческий след. Савва внимательно осматривал каждый отпечаток. Внизу, у берегового надлома льда, следы оборвались. В другом месте обозначились оттиски полозьев нарт.

– Носов был, – заключил Савва. – У него нарты с железными полозьями. Подлый… – На тёмной мозолистой ладони он держал скатанные комочки из нерпичьего жира. Он размял один шарик, и кусочек сероватой таблетки остался в его пальцах. – Отравлены…

Данилка суетился. Помогал деду и Шошину подбирать для упряжки собак, вязал новые алыки, упряжь была тоже порезана. Вместе с Ефимом и Иосифом выносил спальные мешки, кормовую рыбу для собак, продукты. Но когда стали перекладывать с разбитой нарты винчестеры, у Данилки загорелись глаза. Он бережно взял в руки пахнущий смазкой новенький винчестер и провёл ладонью по тёмному отполированному ложу. Прикинул на прицел, несколько раз передвинул затвором.

– Нравится? – спросил Иосиф.

– Настоящий! – с затаённым дыханием, со всей детской откровенностью тихо, но торжественно ответил Данилка.

– Вырастешь, – Иосиф легонько привлёк к себе взволнованного паренька, – хорошим охотником станешь.

– Он и теперь уже настоящий охотник! – загремел Шошин, увидев эту почти драматическую сцену. – Держи, Данилка! – И сунул винчестер в руку обалдевшему от такой неожиданности перепуганному Данилке.

А Шошин гремел:

– Бери, Данилка, бери, не смотри на деда! Эти винчестеры трофейные, магометовские, это тебе наш подарок. Держи!

– Какой такой Магомет, ты сказал? – насторожился Савва. – Да ещё трофей?..

– Как же тебе растолковать?

– Как скажешь, так и толк будет.

– В верховье Малого Анюя, у Росомашьего ручья, в лесном распадке, мы наткнулись на одинокую ярангу. Хозяин оказался земляком нашего Якуба Мальсагова. Вот так…

– Как весенний стерх не пара ворону, так и Магомет неровня Якубу. О нехорошем человеке нечего и разговор вести. – Савва затоптался, осматривая упряжки. – Собачки готовы, нарты тоже. Пора чай пить. Путь трудный будет – снег рыхлый.

Позапрошлой весной на главном торжище, на Анюе, от аляскинских эскимосов прослышал Савва о ловкаче Магомете. Кочующий авантюрист вместе с вёрткой и хитрой женой – американской эскимоской – не гнушались никакими способами ради наживы. Они прослыли недоброй славой от Чукотского побережья до верховья Амгуэмы и анюйских долин. Не однажды обводили вокруг пальца даже самого Свенсона. Шёл слух, что Магомет не брезгует мародерством, ковыряется на одиноких заброшенных кладбищах. Деньги и другие товары тайно переправляет в Америку.

Спустя месяц по пути из Анадыря в Нижнеколымск, в Янранайской округе, Савва наткнулся на одинокую ярангу. Сгущались вечерние сумерки. Собаки уже было повернули к жилью в надежде на отдых и корм. Но строгий окрик каюра заставил вожака выровнять упряжку. Савва даже не оглянулся. Ему было неприятно это грязное пристанище Магомета… У него, старого каюра, больно щемила душевная рана… Убит Якуб Мальсагов, убиты Михаил Мандриков и его товарищи большевики. Пусто и одиноко стало вокруг. Только шипящий злобой дух Келе кружил над безмолвным простором почерневшей тундры.

За чаем разговор явно не получался. Савва хмурился, отмалчивался. Данилка сидел у раскрасневшейся печки и снимал тряпицей смазку с винчестера. Он был счастлив. Его радость передалась и старику. Он оттаял и стал угощать табаком, который хранил для больших гостей.

– После чая приятно покурить…

– Хорош табачок! – подхватил Ефим. – Королевский.

– Я американского принца Альберта перемешиваю с русской папушей, – скрывая улыбку, пояснил Савва, – приятный табачок получается. – И он, по-отцовски глядя на шошинцев, с дрожью в голосе добавил: – Хорошо мне с вами, и Данилке тоже. Говорили много. Покурим ещё?

– Спасибо тебе, старина! Пора нам! – застенчиво улыбнулся Шошин.

Две упряжки всё дальше уходили вверх по Походской протоке Колымы. Савва придерживался за плечо внука и смотрел вдаль.

…Походок вынырнул из серой пучины океанского волнообразия тундры сажистыми поплавками просевших крыш и огласился яростным собачьим разноголосьем. Неудержимая стая неслась навстречу ревкомовским упряжкам.

– Та-та! Та-та! – сдерживая оголтелую стаю, спешила навстречу стройная молодая женщина в серой дошке и росомашьей кеали. – Э-э! Та-та! Оштолом держи!

Упряжки встали. Вожак первый сел и завыл. Ему, видимо, было досадно, что не дали возможности подрать шерсть походским