глазах бунтующей черни».

Во-вторых, «так называемая Трагедия Дионисия на самом-то деле совсем не трагедия, но вульгарщина, оскорбительная для вкуса всех культурных людей».

В-третьих, «особо опасным нам представляется Бунт против Веры, основанный на явном безбожии автора».

На основании всего этого — детище Дионисия было осуждено и уничтожено. Но вот что странно…

Ни разу — ни до этого, ни после того, — ни одна из новых трагедий не удостаивалась двадцати четырех голосов «от народа» на театральных состязаниях в Дельфах. Поэтому-то бюст Дионисия со временем стали покрывать позолотой, как самого знаменитого победителя Дельфийских Игр, а само имя его…

Видите ли… Дион, сжегший все трагедии Дионисия, выказал себя скверным правителем. Город быстро впал в нищету, театр Дионисия скоро разрушился, и жители Сиракуз стали звать Дионисия не иначе как — Великим, а обо всех жестокостях его почему-то забыли.

Средь «тиранов» же пошла новая мода — они все кинулись на трагедии. Появилось поверье, что за одну-единственную трагедию, хорошо принятую народом, потомки забудут все тиранские прегрешения и так далее…

Вот такая история.

Я сидел на сцене театра того самого Дионисия, котелок с чечевицею в руке моей невольно дрожал, и голос мой изменил мне, когда я спросил:

— Ты найдешь мне текст этой самой трагедии?

Старикашка напугано взглянул на меня. Что-то во мне очень ему не понравилось, и он, — бочком- бочком — отползая от меня в темноту, жалобно проскулил:

— Да нету этого текста! Сожгли по приказу Диона… Многие пытались его повторить, но… Поэтому на бюсте тирана в Дельфах — Вечный венок! Он сделал то, что не смогли ни Эсхил, ни Софокл! Впервые все зрители Дельф от мала до велика отдали все свои голоса за него! А уязвить в самую душу афинских говорунов, головорезов воинственной Спарты да коневодов варварской Македонии — одновременно… Поэтому он и — ГЕНИЙ!!!

Никому и ни разу не удалось, — не то что повторить сей успех, не удалось — даже восстановить утраченный текст! Один только Миф, Легенда о Великом Тиране — Ужаснейшем Дионисии, коий сумел заставить рыдать по себе всех эллинов — без различия званий, племен, да сословий…

Что-то сдавило мне все внутри. Я бросил котелок наземь и хрипло крикнул:

— Стоять! Стоять, ученая сволочь… А ну-ка, пошли! Расскажешь это все еще раз!

Мы пошли в другую сотню, затем в третью — и так во все сотни нашей когорты. Везде старикашка рассказывал историю трагедии Дионисия, и смолкали голоса да звон ложек. Странная тишина воцарялась вокруг…

Тогда я приказывал гнать старика далее, а сам обращался к братьям моим:

— Ну, что ж, мужики… Теперь и вы знаете, за что и против кого мы идем умирать. Так уж устроен сей мир, что одни строят Ортигию да Высоты и слывут всю жизнь в Дураках да Тиранах, а другие — умные да образованные жгут, рушат все и так далее…

Так вот, братцы… Тот, кто строит крепости, подобные этакой, не доведет свой народ до того, чтоб детки на улицах пухли с голоду! Поэтому тот, кто засел там, — Самозванец. И ничего он нам не сделает!

Крепость сию строил — не он. Высоты — тоже не его Детище.

А он же — присвоил себе лавры нормального мужика, книжку чью дружки его сожгли на костре! Да, меж ними — разница в двести лет, но поверьте мне, — этот гад Архимед нашел бы общий язык с тем самым гадом, что сжег не написанную им книжицу! Ибо все они — одним миром мазаны!

И когда вы пойдете на Смерть, каждый из вас должен узнать харю любой этой сволочи, что марает бумажки, да пьет вино — неразбавленным! Ну… Вы меня поняли…

Я повторял это и в третьей сотне, и в следующей… И по глазам моих мужиков я увидел, — мы возьмем эту Ортигию.

Легко. В один пых.

Мелкий, моросящий дождик всю ночь шуршал за окном, не давая заснуть. Я так и пролежал, не сомкнув глаз, и все смотрел на окно, за коим виднелись неясные силуэты моего города. Я люблю ночь: ночью хорошо смотреть на звездное небо и воображать себе, что там — на сих далеких мерцающих огоньках.

Мой отец — Фидий верил, что звезды подобны нашему Солнцу, просто до них далеко — немыслимо далеко. В доказательство этого он приводил пример со звездой — Глаз Горгоны. Отец говорил, что перемена яркости Глаза — следствие периодического затмения, вызываемого крупным спутником сей звезды, наподобие солнечного или лунного.

В доказательство этого он приводит пример со спутниками Фаэтона, крупнейшей планеты, кою римляне называют Юпитер — в честь главного из римских богов. Надо признаться, что я сам больше принадлежу к александрийской астрономической школе Птолемея и всякие идеи насчет множественности миров, коими так грешат сторонники математической школы из Тарента, вызывают у нас громкий смех, но надо признать, что у последователей Пифагора — недурной аргумент.

Природа не терпит избыточной сложности, а расчеты движений планет вокруг Солнца гораздо проще расчетов вокруг Земли. Так что вопрос о существовании спутников Фаэтона (и возможно — Глаза Горгоны) — краеугольный камень нашего спора с пифагорейцами.

Проблема состоит в том, что мой инструментарий чересчур слаб для однозначного ответа на сей вопрос. Чересчур длительное сидение над манускриптами Александрии серьезно ослабило мое зрение, и я признаю, что утверждение моего отца о том, что в линзу из кварца можно видеть до четырех спутников Фаэтона, не является ложным лишь потому, что сам я их не вижу, — здесь может играть свою роль моя личная близорукость.

Так что кто-то на небесах приложил немало усилий, чтоб наш спор с отцом пришел к взаимно удовлетворительному итогу. В последние годы я вплотную подошел к решению сей проблемы, используя математические методы тарентцев для обсчета поверхности идеальной линзы, искусность местных сиракузских механиков в достижении идеально гладкой поверхности кварца и мои собственные познания о производстве устройств с рядом призм для передачи изображений. Как показали мои первые опыты, нам удалось доказать, что использование линз в подобных устройствах превосходит возможности призм. В качестве доказательства этого положения могу представить натурный эксперимент по уничтожению римской триремы путем фокусирования на ней лучевого пучка, собранного с большой зеркальной поверхности. К сожалению, проведение дальнейших работ затрудняется ввиду гибели почти всех наших рабов.

Несмотря на неудачу экспериментов, вопрос о существовании спутников Фаэтона остается наиболее важным и насущным из всех. Дело в том, что Аристотелева теория об устройстве нашего мира не может не встретить закономерного возражения любого механика, — ежели планеты «движутся» вокруг Солнца за счет обращения некой «сферы», на коей они закреплены, возникает ряд закономерных вопросов.

Во-первых, из какого материала созданы эти сферы и каковы коэффициенты оптического преломления этих материалов? Что происходит с тепловой энергией, коя образуется при трении «сфер» друг о друга, какова природа ее? Если же энергия не выделяется за счет нулевого трения меж данными «сферами», какова природа «смазки» и почему ее коэффициент оптического преломления равен коэффициенту преломления «сферы»? Куда уходит вращательный момент при кручении столь чудовищных сфер? Куда девается возникающая центробежная сила? Каково ж может быть сопротивление материала сих сфер, ежели они не разрушаются под столь огромной нагрузкой?!

Наконец, самое важное возражение Птолемея — чем объясняются видимые возмущения в движеньи планет, и ежели Аристотелевы «сферы» обладают неравномерным движением, каков Закон этой