пойдете под суд, как Изменники Родины! Всякий ваш обол, любая полушка в черномазой руке — лишний камень в праще чернозадых бездельников! Купив простой финик, вы поощряете «черноту» на новые преступления!
Я никогда не ел фиников… Зато я их нюхал. Мы шли по разбитому рынку, гоня палками пред собой всех этих торгашей-черномазых, и африканские финики хлюпали у нас под ногами. И запах стоял такой сладкий… По сей день помню, как я шел и слюнки глотал, — мне было… Тринадцать… Да — тринадцать. Вечность прошла.
Да… В общем, изловим мы этого Архимеда — пожалеет, сволочь, что его мама на свет родила…
Впрочем, у командующего на этот счет другое мнение: он говорит, что Архимед — величайший ученый, так что нельзя его убивать и вроде бы даже за живого Архимеда обещают огромные деньги. Но мы с ребятами думаем, что все патриции — одним миром мазаны. Видать, этот самый Архимед такой же патриций, как и Марцелл, иль какие военные тайны имеет, иль знает гадости про наших правителей, вот и… В общем, ворон ворону глаз не выклюет.
А про Архимеда мне мой старикашка всю правду рассказывал: оказывается, этот самый Архимед учился в Александрии. Александрия — город в Африке. Видно, во время этого обучения этот гад и продался, а мы столько лет не могли его распознать!
Путь к Сиракузам лежал через забавную местность — Высоты. Эпаполийские. И вот на самой маковке этих самых Высот африканцы и встали лагерем, а обойти их — никак! Говорят, именно из-за этих Высот Сиракузы и продержались столько лет греческим государством против самого Карфагена! Без этих Высот Сиракузы было не взять, а без Сиракуз — прощай, доступ к пшенице… А тут как раз из дому пришло мне письмо, как сестренка моя померла в Риме с голоду…
В общем, пошел я к Марцеллу и сказал: так, мол, и так… Прошу поставить меня с моей сотней первыми. Мне без этих Высот — жизни нет, а бывшим рабам должно Кровью смыть свой прежний Позор. Дело было перед Советом, на коем решалось — штурмуем ли мы Сиракузы, или сперва разберемся с западной африканской Сицилией. Так Марцелл передо всеми патрициями обнял меня и сказал:
— Спасибо, Дурак. Да хранят тебя и твоих людей великие Боги…
Боги сжалились: из почти двухсот людей моей сотни после атаки Высот выжило нас — восемнадцать… Это много. Две других «первых» сотни полегли полностью.
Представьте себе, — мы лезли вверх по проклятой скале, а на нас сверху сыпались стрелы, камни и другое дерьмо. А когда мы долезли, на нас навалились отборные черномазые…
Помню, был жаркий солнечный день — сильно припекало и от трупов стало сильно вонять. Я сидел на камешке на самой верхотуре Высот и выковыривал кончиком моего меча засохшую кровь из-под ногтей. Тут к нам подъехал сам Марцелл, и кто-то из его свиты крикнул, чтоб я оторвал зад от камня, когда отвечаю патрицию. Но я уже так устал, и мне было до такой степени на все насрать, что я сидя отдал честь, а мои люди вяло зашевелились — будто собираются встать.
Тогда сам Марцелл слез с коня, снял с головы шлем и бросил его своему адъютанту. Потом подошел ко мне и осмотрелся. Сильный ветер трепал его коротко, по-армейски, постриженные взмокшие волосы, а он стоял, запрокинув голову, будто пил свежий воздух, как самое ароматнейшее вино. Потом он посмотрел на меня и сказал:
— Хорошая сегодня погода, Дурак. А какой вид! На все четыре стороны… Сиракузы отсюда, как на ладони. Это все твои люди?
Я осмотрелся, пересчитал их еще раз, будто не делал этого уже раза три сразу после побоища и кивнул:
— Да. Это все. Все — восемнадцать…
Марцелл покачал головой и задумался. Затем вдруг спросил:
— Тебе повезло. Всегда забываю спросить, — сколько же тебе лет?
Я даже растерялся, — представьте себе, никак не мог вспомнить, когда же я появился на свет.
— Двадцать, Ваша честь. Целых двадцать.
Марцелл рассмеялся, весело пожал плечами и произнес:
— Это много. Это очень много. Сегодня у меня полегло много патрициев. Поэтому я назначу тебя центурионом «штурмовой» сотни Авентинской когорты. Вообще-то не принято делать таких назначений для столь молодых, но сдается мне, — ты, Дурак, старше всех прочих! Так что — принимай-ка «Боевого Орла» и набирай новую сотню. Да, и людей своих не забудь. Эй, выдайте этим всем алые плюмажи, плащи, да позолоченные поножи и наручни! С этой минуты все вы — моя личная Гвардия.
Он снова надел на голову шлем, еще раз посмотрел на крохотное пятно на горизонте внизу — Сиракузы — и пошел к свите. А потом они все поехали вниз на восток — к Сиракузам. А я из центурионов ауксиллярии стал командиром преторианской сотни прославленной «Авентинской когорты». А мои семнадцать бывших рабов — «всадниками» и почти что патрициями. (Без права передать титул наш по наследству…)
Нам бы всем плясать да сходить с ума от радости, а я вместо этого заснул прямо на этом раскаленном солнцем камне, посреди всего этого смрада и вони. Что взять с Дурака?
А через неделю мы вошли в Сиракузы. Нашей когорте была предоставлена честь начать штурм и мы пробили Сиракузы насквозь, — до самого моста на Ортигию, в коей прячется гад-Архимед, и африканцы в прочих частях города оказались отрезаны. Так они спускали на воду все, что плывет, и пытались переплыть на Ортигию. Их шлюшки лезли к ним на лодки, а черномазые выбрасывали их за борт. Вот такая любовь.
А мы выловили всех этих баб из воды и обрили их наголо, а потом отправили в Рим на потеху. Раз уж черномазые побросали здесь своих баб, стало быть, их песенка спета. Вообразите себе, среди этих потаскух попадались даже и италийки! Никогда не мог взять себе в толк, как можно идти в постель с черным? Будь я бабой, я бы уж точно вскрыл себе вены или горло пред этим. Нет, я понимаю, когда этим занимаются гречанки, но чтоб — наши? Ладно, черт с ними…
В общем, взяли мы Сиракузы в самом начале лета, вычистили всю Сицилию к осени, наступила зима, а Ортигия — держится. Чертовы греки на каждом углу хвастают, что это держатся Сиракузы, но все это чушь собачья, — где тогда квартируем мы, как не в Сиракузах? А Ортигия — крепкий орешек. Мне мой старикан говорит, что за всю историю Сиракуз еще никто не смог взять Ортигию.
Говорят, в дни Пелопонесской войны меж афинскими «академиками», да такими же, как и мы, простыми ребятами Спарты именно об Ортигию обломали зубы свои чертовы «академики»! А наши выиграли. Тем более, что старикашка наш говорит, что афинский флот лежит теперь на дне этой бухты, а кости всяких там «академиков» белеют сзади нас — на Высотах…
Я взобрался на эти Высоты (но я-то — римлянин!), а у греков на это кишка тонка. Тем более — Академиков…
Старикан говорил как-то мне, что этот вот Дионисий, что выстроил Ортигию да Высоты, начинал, как наемник без роду-племени. Его и прозвали-то Дионисием за любовь выпить!
Так мы все тут думаем, что Дионисий тот — точно римлянин. Греки хорошего вина и не ведают, — разбавляют водой чуть ли не сок, а тут сразу видно — наш человек!
Греки — мастера на всякие глупости да безделицы, а Ортигия да Высоты выстроены мужиком — без всяких там выкрутасов!
Возьмем тот же самый театр Дионисия. Казалось бы, самая несерьезная вещь — этот театр, а обзор из него — полгорода на ладони! Да и крикнешь, — в домах штукатурка аж сыпется, а на стенах слыхать — будто в ухо кричат!
Так что — вроде театр, а на деле — лучшего командного пункта и не найти. Самый сложный для обороны сектор — под весьма опасной горой, откуда могут бить катапульты — прикрыт всего одним офицером, — разве не гениально?!
А если мир, вместо штаба разверни здесь театр, — на последней скамье со сцены аж шепот слыхать. Да народ сюда валом повалит! Развернул сцену да греби деньги лопатой! Что ни говори, — мудрый мужик, не то что этот гад Архимед…
