обгорелой стене разбитого здания, погладил ее и тихонечко отвечал:

— Ты не видел настоящего искусства, варвар. Ты привык к пошлым комедиям и простым фарсам, коими вас потешают на ваших же Сатурналиях. Здесь же когда-то шел Софокл, да Эсхил… Когда-то Сиракузы были Столицей Западной Эйкумены, а это называлось театром Диониса. В честь Дионисия. Дионисия Старшего… Самого великого, кровожадного и ужаснейшего из наших царей! Он был такой же вот варвар, как и все вы…

Мои ребята обиделись, Ларс даже ударил грекоса по лицу:

— Ты посмел звать нас — варварами?! Ты говори да думай, что говоришь!

Грек испуганно оглянулся на меня и промямлил:

— Я хотел сказать, что вы — римляне — не понимаете подлинного искусства. Вы же не знаете наших богов и героев, чтоб…

Тут мои ребята покатились со смеху:

— Во сказал! Это у грекосов-то — герои?! Да у них целые армии разбегаются при одном виде наших орлов. Все греки скоро склонятся перед мощью римских когорт, стало быть, наши боги сильней ваших! Чего его слушать, тоже придумал — трагедии про каких-то там греков, — то ли дело история про дочку зеленщика иль палатинскую вдовушку!

Ребята так разгорячились, что чуть не порвали жалкого ублюдка на части. И не буду же я ссориться со своими людьми из-за какого-то старикашки. Поэтому я откашлялся и приказал:

— На колени, мерзкая сволочь. Говори: «Я — греческая гнида, прошу прощения у благородных граждан Великого Рима за то, что оскорбил их по скудоумию своему. Прошу прощенья за то, что небеса еще терпят наш подлую, мерзкую расу изменников и молю римских солдат о пощаде. Ибо в отличие от них, я больше всего на свете ценю мою продажную шкуру!» Говори, пока жив!

Грек обернулся, обвел глазами моих людей, потом его старческое личико сморщилось и стало похоже на печеное яблочко. Губы его затряслись, и старикашка заплакал. Затем он встал на колени и просил у всех нас прощения.

Мои ребята, хоть и горячие, но отходчивые. Поэтому они только пнули старикана пару раз пониже спины и снова расселись вокруг костра посреди бывшей сцены. А я уже спокойным тоном спросил:

— Почему же вы, греки, не хотите играть перед нами ваши трагедии? Презираете, или что?! Только подумай, прежде чем отвечать.

Грек боязливо оглянулся на моих головорезов и проскулил:

— Возможно, мои соотечественники привозили к вам в Рим наши трагедии, но… из всех них лишь одна и могла иметь бы успех. Если уж вам больше нравятся истории про дочку зеленщика, актеры будут играть про зеленщика — им тоже надобно кушать.

Ребята переглянулись и заговорили за жизнь, — наша когорта называется Авентинской, а стало быть — все мы плебеи и знаем цену трудовому оболу. Вот только Ларс буркнул что-то про то, что если бы показали что-нибудь про Либера или даже патрицианскую Юнону, он может быть и посмотрел бы, а какая ему радость смотреть на каких-то там греков. Но я только посмеялся и отвечал, что когда-нибудь еще наш, римский автор напишет про братьев Горациев или даже самого Энея, и мы утрем нос всем этим грекосам.

Ребята удивленно посмотрели на меня, но промолчали — про нас, римлян, говорят, что у нас крепкие головы — в самый раз для драки, но слишком крепкие для всей этой тряхомундии вроде философии или трагедий. Возьмем к примеру Платона: старикашка мне много трепал про этого мудреца и даже книжку читал — «Республика» называется. Там много всякого дерьма наворочено вроде «удобообозримости», или там «избираемости».

Я ж понимаю так: — больше земли — больше рабов, богаче народ, так при чем здесь «удобообозримость» да «избираемость»? Да и кто согласится выбирать в правители самого умного? Самого богатого — да, это я понимаю: раз сумел деньги нажить, — значит, умный. А самых умных у нас выбирают консулом лишь во сне да в сказках.

Нет, дурацкая книжка. Но были в ней и забавные мысли. Я даже велел их переписать на отдельный свиток, даже соскоблил для того какого-то там Еврипида, чтоб был чистый пергамент — старикашку чуть не хватил удар при виде того! Но я заставил его перевести только то, что мне там понравилось и часто перечитывал ребятам эту «Республику».

Однажды мы сидели в кружок и читали Платона, когда мимо нас на лошади проезжал наш командующий со своей свитой. Он остановил коня, слез с него и похвалил:

— Просвещаешь людей? Молодец. Что это у тебя?

— Платон, Ваша Честь. «Республика», Ваша Честь.

У командующего округлились глаза. У него затряслись руки от нетерпения и, потянувшись за свитком, он прошептал:

— Ты читаешь Платона для обычных солдат? И они понимают? Ежели так, то с такими мы в два счета завоюем весь Мир!

Тут он развернул свиток. Уставился на десять предложений в самом начале бесконечного рулона пергамента, растерянно посмотрел на дальнейшую пустоту и пробормотал:

— Что это? Ты говоришь, что это Платон, но тут же нет ничего!

Я отдал честь командующему и отвечал:

— Там — много лишнего. Так я приказал все лишнее вымарать и осталось лишь это. Это мы и читаем.

Надо было видать лицо Марцелла. У него был такой вид, что он собирается то ли взорваться от хохота, то ли заплакать. Потом он пришел в себя и сказал:

— Сократить Платона до десяти предложений?! О небо, какой же ты Брут… Дурак… Да что ты понял в Платоне?!

Он так разозлился, что швырнул мне свиток, даже не читая его. Швырнул и хотел уже ехать. А я развернул Платона и прочел:

— «Республика. Слово „Республика“ означает „Народная власть“. Народ есть источник, выразитель и исполнитель высшей Власти в любом государстве. Каждый гражданин Республики во всем и всегда равен любому другому гражданину и имеет с ним равные Права и Обязанности…»

Марцелл застыл на полдороге, затем обернулся через плечо и мы все увидали, как вдруг побледнело его лицо. Он молча спешился, отнял у меня мою книжку, развернул ее и прочел:

— «Всякий гражданин республики имеет равные права в использовании ресурсов и богатств государства. Любой гражданин…» — он не дочитал, медленно свернул свиток и хриплым, изменившимся голосом выдавил:

— Да ты, Марк Юнний Брут, даже больший Дурак, чем думаешь выглядеть… Я бы хотел перечесть твою книжку — внимательней. Верну через пару дней. Читатели…

В общем, вернул он нам нашу книжку через неделю, а через месяц ее уже наизусть знала вся наша когорта. Я уже говорил, что мы — авентинцы и соседи друг другу, так что рассказы о моей книжке быстро разнеслись по всей армии. Вы не думайте, что раз мы плебеи, так и — вообще полные дураки. В каждой сотне у нас есть по два-три грамотных, а для уроженцев Авентина — беднейшего и населеннейшего квартала Рима — это уже немало.

Да, мы пехота — мясо для этой войны. Нами командование затыкает все дырки в порядках и если война затянется еще лет на десять, Авентин станет кварталом женщин и стариков. Если, конечно, они все там не вымерли. Из дома пишут, что матушка очень плоха, а младшая сестра умерла с голоду в дни Блокады.

Мы — Юннии — род солдат, и нам не привыкать к тяготам, но представьте себе, что творится у прочих. Когда я был маленький, мои родители мечтали о том, что хотя бы один из нас займется чем-нибудь «благородным», поэтому меня и отдали учиться на ритора. Там мне и дали мою кличку — Брут. Я никак не мог запомнить простейших вещей, коим нас учили греческие учителя, а кулаки у меня, солдатского сына, таковы, что даже служки не решались меня лишний раз выпороть. Так вот я и остался Брутом и неучем…

Потом началась Война и отец со старшим братом ушли с армией консула Варрона воевать с Ганнибалом. Потом Варрон и прочие патриции прискакали в город с известьем о том, что вся наши погибли