1968 — «Я — могу — говорить!»

25 августа 1968 года в Москве на Красной площади, в самом сердце столицы и в ста метрах от Кремля, над сенатским куполом которого развевалось красное знамя с серпом и молотом, произошло невероят­ное. Это была политическая демонстрация в поддержку «пражской весны» — попытки радикальных демократических преобразований, закончившейся вводом советских войск в Чехословакию. Семь чело­век — Константин Бабицкий, Лариса Богораз, Наталья Горбаневская, Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Павел Литвинов и Виктор Файнберг — сели на парапет у Лобного места и развернули изготов­ленные дома плакаты. На них было написано: «Да здравствует сво­бодная и независимая Чехословакия!» по-чешски и «Позор оккупан­там!», «Руки прочь от ЧССР!», «За вашу и нашу свободу!» по-русски. Демонстрация продлилась несколько минут, которые потребовались, чтобы до Лобного места добежали сотрудники КГБ (Комитета госу­дарственной безопасности, преемника ВЧК—ГПУ—НКВД) в штат­ском, дежурившие на Красной площади в ожидании выезда из Крем­ля чехословацкой делегации. Плакаты вырвали из рук демонстран­тов, а их самих, несмотря на то, что никто не сопротивлялся, избили и затолкали в машины. В октябре состоялся суд, по приговору которо­го «за антисоветскую деятельность» двоих отправили в лагерь, троих—в ссылку, одного — в психиатрическую больницу. Горбаневскую, у которой был грудной ребенок, отпустили. Несмотря на цензуру и всеобщее молчание, об этой демонстрации узнали в СССР и во всем мире. Узнал о ней и народ Чехословакии, перед лицом которого семе­ро смельчаков спасли честь России и россиян — ценой собственного благополучия, здоровья, а для некоторых из них и жизни.

Горстка людей выбрала и реализовала альтернативу — стать сво­бодными гражданами в несвободной стране. Горстка граждан показа­ла всем остальным, как это делается, и навсегда впечатала этот опыт в память нации. Обратившись к герценовскому лозунгу времен второго польского восстания 1863— 1864 годов — «за вашу и нашу свободу!» — они не только продолжили традицию гражданского сопро­тивления и независимого противостояния неправой власти, но и на­чали вновь тот процесс, о котором писал Герцен применительно к ни­колаевской эпохе — «под личиной наружного рабства свершалось вну­треннее освобождение». Десятки сопротивлявшихся в 60-е годы превратились в сотни в 70-е и изменили не только советскую ментальность, но и жизнь в 80-е. Их было меньшинство, но по закону, сформулированному социологом Вильфредо Парето, для начала перемен в стране должна накопиться «критическая масса» в 20% несогласных граждан. Когда после описанных событий прошло двадцать лет и вы­росло новое поколение, началась перестройка. Годы брежневского «застоя» в значительной степени подготовили ее грузом накопивших­ся проблем и противоречий, а также складыванием форм и кадров са­мой различной оппозиции и несогласия. Как кричал в своих песнях Владимир Высоцкий, «и ни церковь, ни кабак —/ ничего не свято!/» Нет, ребята, все не так!/ Все не так, ребята...».

«Новый курс» Брежнева

Смена руководства КПСС в 1964 году в разных кругах была встречена по-разному. Одни ожидали реставрации былых порядков и корректи­ровки «волюнтаризма и субъективизма» Хрущева, другие надеялись на продолжение десталинизации, которой на XXII съезде КПСС был, по-видимому, дан новый импульс (вынос тела Сталина из Мавзолея, пере­именование Сталинграда в Волгоград, так и не выполненное решение о сооружении на Красной площади памятника жертвам политических репрессий). Главный редактор «оттепельного» журнала «Новый мир» Александр Твардовский в программной статье первого номера за 1965 год писал: «Мы приветствуем споры, дискуссии, как бы остры они ни были, принимаем самую суровую и придирчивую... критику. Мы счи­таем это нормальной жизнью в литературе. И сами не намерены укло­няться от постановки острых вопросов и прямоты в своих суждениях и оценках. На том стоим». Резонанс статьи был огромный, и спустя не­сколько месяцев в «Известиях» появился ответ другой стороны — статья известного скульптора, автора знаменитых монументов Мамаева курга­на Евгения Вучетича. Он предупреждал, что «есть правда и есть только видимость правды, есть правда факта и правда явления. И надо обладать острым, проницательным взглядом художника, чтобы отделить од­ну от другой». Деление правды на разряды (прямо по Булгакову — «кароши люблю, плохой — нет»), конечно, готовило отказ от нее вообще. Имя автора статьи о «двух правдах» быстро стало нарицательным, а са­ма она воспринималась как манифест консерваторов. Развитие этого направления в 60-е годы не встретило серьезного сопротивления «на­верху», да и номенклатура устала от перемен с непредсказуемыми по­ следствиями и жаждала стабильности.

Взамен утопически-мобилизационой хрущевской идеи о построе­нии коммунизма к 1980 году партийными идеологами выдвигается те­ория «развитого социализма» как высшей, наиболее зрелой его стадии (впервые озвучена Брежневым в 1967-м вошла в преамбулу Консти­туции 1977 года). Соответственно, вся система общественных отно­шений стала рассматриваться под углом зрения соответствия «крите­риям зрелости». Началась обычная российская подгонка действитель­ности под желаемую схему. По словам историка Е.Ю. Зубковой, «если проследить развитие основного потока нашей общественно-по­литической литературы с конца 60-х годов, нетрудно заметить, как постепенно 'мельчали' недостатки, 'исчезали' трудности, растворя­лась связь между понятиями 'антагонизм' и 'социализм', зато рос­ли 'успехи' и 'достижения'». А когда грянул август 1968 года, побе­да консервативных сил стала очевидна даже оптимистам. По словам сотрудника Твардовского Александра Кондратовича: «Более мрачного года, чем 68-й, я не знаю. Был 37-й, но он был скрыт для многих. Был 52-й, но 53-й унес Сталина, и забрезжила надежда. 68-й — крах по­ следних иллюзий и надежд».

Какие же обстоятельства мешали реальному реформированию об­щества? Партийно-государственная номенклатура, сосредоточив в своих руках всю полноту экономической и политической власти, не была заинтересована в сколько-нибудь серьезных переменах. Отсут­ствовали уничтоженные еще в 20—30-х годах самоорганизующиеся социальные механизмы, способные составить альтернативу государственной монополии на власть и собственность: рыночное саморегу­лирование, многообразие форм общественного самоуправления и т.п. Массовые репрессии и идеологическая обработка общественного со­знания способствовали складыванию у миллионов советских людей не только конформистского подхода к окружающим их порядкам, но и консерватизма, основанного на боязни проявить политическую инициативу. Примитивизация представлений о социализме при Ста­лине вела к такому его восприятию, когда за лозунгом коллективизма не оставалось места для соблюдения прав и интересов конкретной че­ловеческой личности. Даже в школьных букварях обязательно под­черкивалось, что «я» — последняя буква алфавита». Идея уравнитель­ности на деле оборачивалась равенством в нищете (но при сохране­нии невиданных льгот и привилегий для партийно-государственной элиты). Все это сформировало у большинства советских людей пред­ставление о том, что социализм может быть только таким и терпеть надо ради светлого будущего, если не собственного, то хотя бы детей и В1гуков. Как пелось в популярной песне, «жила бы страна родная, и нету других забот».

После снятия Хрущева новое руководство (первый секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев, председатель Совета Министров Алексей Ко­сыгин, председатель Президиума Верховного Совета СССР Николай Подгорный) выступило за проведение экономической реформы. Это была очередная попытка добиться стимулирования промышленного и сельскохозяйственного производства без изменения основ админист­ ративно-командной системы управления и отказа от внеэкономичес­кого принуждения. О таковых устремлениях еще М.Е. Салтыков-Ще­дрин писал: «Ищут путей, как бы превратить убыточное хозяйство в