сколько полити­ческой установкой, истинность, равно как и личная выгода которой ощущались интуитивно. Сочетание жесткого радикализма, всеобщего повиновения и карьеризма сформировала новые кадры коммунисти­ческой партии, новый тип социальной мобильности и новую полити­ческую иерархию для будущего СССР».

Столкнувшись с новым политическим руководством, Чаянов изло­жил в полном объеме свои соображения относительно будущего совет­ского сельского хозяйства в книге «Теория сельскохозяйственных кооперативов» в 1927 г. Основная его идея состояла в следующем. Чая­нов был согласен с тем, что крестьянское хозяйство и сельское общест­во СССР конца 1920-х гг. нуждались в реконструкции. Он соглашался и с формальными целями сталинской программы коллективизации, но предлагаемые методы считал неверными по всем параметрам. В соот­ветствии со сталинской схемой увеличение размеров и механизация производственных единиц должны были гарантировать достижение высокой производительности труда и благосостояния на селе, а соци­альная справедливость и равноправие должны были наступить с унич­тожением класса сельских эксплуататоров, т. е. кулаков.

Чаянов же утверждал, что укрупнение производственных единиц не ведет с необходимостью к росту сельскохозяйственного производ­ства. Развивающееся общественное разделение труда в основном «при­ нимает форму выделения и специализации какого-либо его аспекта и занятых в сельском хозяйстве при возможном избирательном увеличе­нии размера производственной единицы и капиталовложений, отра­жая тем самым наилучшее использование ресурсов — 'вертикальную' сегментацию, соответствующую дифференциальным оптимумам». В то же время укрупнение всех производственных единиц может снизить продуктивность в целом. «Только большое» так же плохо, как и «толь­ко малое», если речь идет о сельском хозяйстве. Кроме того, для круп­номасштабных хозяйств, созданных в одночасье, на местах не нашлось бы руководителей, способных ими управлять, управленцев пришлось бы «импортировать», они не имели бы корней и специфического зна­ния местных условий. Они были бы также полностью зависимы от го­ сударственного аппарата — бюрократического, чужеродного и репрес­сивного. Маловероятно, что эти новые управленцы на местах были бы в меньшей степени эксплуататорами, чем прежние «мироеды-кулаки». Крестьянское сопротивление политике и декларациям, противореча­щим их собственному повседневному опыту, было бы ожесточенным и разрушительным для сельскохозяйственных ресурсов, которые кол­ лективизация якобы стремилась приумножить.

Альтернативная программа Чаянова по преобразованию сельско­го хозяйства страны состояла в развитии смешанной кооперации снизу (он называл это «вертикальной кооперацией» и «кооператив­ной коллективизацией»). Программа основывалась на его обследова­ниях реального кооперативного движения в России в 1910—1914 и 1922—1928 гг. Кооперативное движение рассматривалось им как демократическая альтернатива государственной централизации. Наилуч­шее решение проблемы увеличения производительности сельскохозяй­ственного труда в России, по мнению Чаянова, состояло в гибком соче­ тании крупных и малых производственных единиц, определяемом раз­личными оптимальными размерами в каждой отдельной отрасли. Производством яиц, скажем, занимается семейное хозяйство, фура­жом — вся деревня, лесным хозяйством — объединенные в одну произ­водственную едшшцу несколько специализирующихся на этом деревень и т. п. Ученый поддерживал многоуровневое кооперативное движение, кооператив кооперативов, организованный «снизу» и развиваемый, а не управляемый государством.

Согласованная с крестьянским опытом, использующая крестьянс­кие институты, широко открытая для крестьянской инициативы и притока кадров, эта программа была бы приемлемой для сельских со­обществ и способной собирать их силы для преобразования деревни. Важно, что программа Чаянова отражала социальную реальность. На протяжении 20-х гг. в советской деревне развивались и распростра­нялись многочисленные кооперативные хозяйства. Организованные на основаниях, выработанных еще до революции, укорененные в местной почве благодаря замечательным приверженцам этой формы хозяйствования, тысячи кооперативов по снабжению, торговле, кре­дитованию и производству объединяли к 1928 г. более половины сельского населения. Сеть кооперативов продолжала расширяться, пока они не были выкорчеваны коллективизацией.

Массовость распространения кооперативов, а также авторитет Чаянова объясняют, почему именно его вариант стратегии преобра­зований на селе был принят бухаринским крылом руководства партии и включен в первоначальный вариант плана первой пятилетки (под­готовленный под руководством экономиста Громана и отклоненный Сталиным в пользу собственного варианта с его совершенно фантас­тическими цифрами).

Корректировка плана произошла потому, что в 1927—1928 гг. ре­жим столкнулся с двумя серьезными затруднениями. Во-первых, любое давление на крестьян лишь ухудшало кризисную ситуацию с хлебозаго­ товками, ведь именно в ответ на «товарный голод» 1927 г. деревня не­медленно сократила производство для рынка. Во-вторых, уже началась первая пятилетка с ее ускоренными темпами, в то время как чаяновская ставка на постепенный рост кооперации и рынка потребовала бы неопределенно долгого времени, не гарантируя при этом твердых коли­чественных результатов. Казалось, что делать такую ставку рискован­но, а физическое принуждение крестьянства методами военного ком­мунизма выглядело надежнее. Воспользовавшись очередным кризисом нэпа, Сталин в 1929 г. объявил о «великом переломе», о «наступлении социализма по всему фронту» и ускоренном превращении СССР в вели­кую промышленную державу. Как замечательно выразился член ЦК и ленинградский партийный вождь Киров, любимец рядовых партийцев, «технически, может быть, и нельзя, а по-большевистски мы сделаем».

И они «сделали»

Сталинская модернизация в виде знаменитого «большого скачка» в развитии тяжелой промышленности и сплошной коллективизации де­ревни была куплена слишком дорогой ценой. Его результатом были отставание других отраслей экономики, прежде всего легкой про­мышленности и сельского хозяйства; сверхцентрализация и предель­ное ограничение сферы деятельности рыночных механизмов; полное подчинение производителя государству и все более широкое примене­ния мер внеэкономического принуждения и насилия, повлекшего за собой многомиллионные жертвы. Наконец, была подорвана главная производительная сила и богатство деревни — крестьянское умение и желание работать.

Вот что писали в 1929 г. уральские крестьяне в газету «Правда»:

«.. .Вы сто миллионов крестьянства опозорили — далее некуда. Во вре­мя хлебных заготовок что не проделывали: плевали в глаза, бороду дергали — все не опишешь. Вам уже некого стало грабить, вы набро­сились на трудового крестьянина. Ведь народ отошел не от советской власти, а от дурных поступков. Кто не шел в коммуну, отбирали книжки общепотребительские, налагали по 200—300 руб. целевые. Социализм и коммунизм затеяли еще рано, когда настроете машин, тогда может поскорее все будет. Пишете закрепить колхозы, что это за слово «закрепить»? Это разве времена Екатерины великой, которая писала, чтобы люди не переходили от помещика к помещику? ...Вы с намерением делаете все это, чтобы подорвать советскую власть. Еще предупреждаем, будем воевать другой раз, но уже не так, как воева­ли. Вы сделайте по всей России машинные товарищества, они самые подходящие для крестьян и для государства. Весь народ в машинные товарищества пойдет охотно, и весь секрет: народ забудет скоро все обиды. Еще просим взять власть у несознательного элемента и дать ее честным середнякам, тогда Россия будет спасена от страшной беды, которая уже над головой. Мы все партизаны, да здравствует трудовая крестьянская советская власть, да здравствует свободный народ.

...Дорогой редактор, к тебе великая просьба, мы все партизаны Верхнетеченского района, деревни Анпоговой, спаси Россию пока не поздно, у нас не хватает более терпенья».

В стране утвердилась командно-мобилизационная хозяйственная модель, ставшая экономической основой тоталитарного режима. Произошло то, о чем предупреждали в 1925—1927 гг. Чаянов и Бу­харин: сталинская программа коллективизации «во имя прогресса» фактически сломила социальную силу крестьян, «перекачала» их ре­сурсы в индустриальное строительство, в армию и на нужды государ­ственно- партийного аппарата, который многое воспринял в своих действиях по отношению к крестьянам от раннего колониализма в его самых тяжелых и неэффективных формах.

Но если бы в 1928 г. у Бухарина и других оппозиционеров хвати­ло духу стать гражданами, а не рабами партдисциплииы... то, может быть, в народе не возникло бы такого объяснения названия ВКП(б) — «Второе Крепостное Право (большевиков)».

Подробнее на эту тему: