Государство, имеющее сильную экономику и выпускающее дешевую и качественную продукцию, будет проповедовать полную открытость мирового рынка, проклинать границы и таможни как пережитки Средневековья и барьеры на пути свободной торговли. Но как только импорт начинает превышать экспорт, то же самое государство немедленно ощетинивается таможенными барьерами, начинает защищать свой рынок, вспоминает о национальных интересах. Развитая страна, способная много платить своим рабочим и тратиться на очистку сточных вод, будет поддерживать во всем мире «экологические движения» и «профсоюзы и рабочие партии», с очевидной целью задавить чужую промышленность на корню. Общий принцип прост: противнику надо навязать заведомо неприемлемые или хотя бы неудобные правила игры.

Точно так же хорошо разработанная, внутренне связанная и вся из себя аргументированная идеологическая система в определенный момент начинает проповедовать терпимость к чужой мысли, решение всех вопросов в спокойном обсуждении, а не кулаками и т. п. Причина одна: сторонники данной системы уверены, что в спокойном обсуждении они окажутся куда убедительнее своих оппонентов, и навязывают последним заведомо невыгодные им правила игры. Если, однако, выясняется, что оппоненты способны не только на махание кулаками, но и на успешную агитацию и пропаганду, ситуация может резко измениться: в госдепартаменте тут же вспоминают о том, что «есть вещи, которые обсуждать нельзя», что «святыни надо охранять с оружием в руках».

При этом не стоит недооценивать «волю к жизни» так называемых «старых» идейно-политических систем. Как раз напротив, «молодые умирают легче». «Детская смертность» среди новых идей и течений непомерно высока. Уязвимость «старых» систем состоит скорее в непомерном самомнении их сторонников, а также в разлагающем действии прошлых ошибок и «пирровых побед», то есть из-за стратегических просчетов, допущенных из-за непомерного желания достичь тактического успеха, выбраться из данной конкретной ямы даже ценой перехода на чужую колею. Тем не менее не надо всерьез рассчитывать, что старое уйдет само.

Как минимум раз в неделю какой-нибудь из чистосердечных придурков с ужасом спрашивает: не боюсь ли, что мои слова, мои книги, мои взгляды могут взять на вооружение… дальше следует перечисление экстремистских или фашистских организаций.

По логике этих существ я просто должен тут же в ужасе отшатнуться, торопливо запротестовать, что я не такой, меня не так поняли, после чего примчаться домой и сжечь все свои работы, только бы не подумали, что я, приличный и уважаемый человек, мог сказать где-то что-то такое, что это могли бы взять на вооружение экстремисты.

А почему я должен вести себя как придурки, которым юсовцы навязали свои правила игры? И то, что этих придурков с миллиардик, еще не значит, что они правы. Скорее наоборот. Идиотов всегда больше.

Джип пронесся через Красную площадь. Я чувствовал настороженность десантника, он готов был метнуться в любую сторону, прикрывая меня своим телом, я чувствовал локтем под его пятнистым комбинезоном бронежилет, но народ слонялся ликующий и уже пьяный, то ли от возможности ходить открыто с оружием в руках, то ли в самом деле успели пограбить винные магазины.

В воротах пришлось снизить скорость до минимума, там снова охрана, меня узнали, кивнули, и джип проехал в Кремль. У белой стены Успенской церкви застыло около дюжины парней в гражданских костюмах, уже помятых и в пятнах. Все выглядели как отборные гладиаторы в доспехах, одетых под костюмы. Только лица все еще были перепачканы копотью, а на костюмах кое-где серели клочья паутины.

В сторонке живо беседовали трое здоровяков в такой же пятнистой форме. Такие же крепкие, плечистые, налитые такой же мощью, что не выплескивается из ушей, как у культуристов, а словно свернута, как в шаровых молниях, готовых в любой момент разрядиться со страшной разрушительной силой.

Один, завидев меня, быстро пошел навстречу. Это был очень плотный мужчина чуть за тридцать, с жестким лицом, широкогрудый, весь в мускулах.

Не доходя двух шагов, козырнул, твердые губы тронула сдержанная улыбка:

– Михаил Егоров!

Я протянул руку:

– Спасибо. Как вы вовремя! Тем удалось уйти?

Егоров скупо улыбнулся:

– Вы как нельзя кстати. Ведут!

Юсовские коммандос вышли с поднятыми руками. Сытые, откормленные, низколобые, но с могучими нижними челюстями. Один продолжал жевать чуингам, морда неподвижная, а челюсть работает как мельничный жернов. Даже с виду ясно, что элитная часть: мышцы распирают униформу, квадратные шеи, кулаки с детскую голову, сейчас, правда, ладони вверх, но сами ладони как лопаты…

Смотрели со страхом и угодливо: готовые упасть вниз лицом и дать завернуть себе руки за спину, сесть на корточки или повернуться к стене и упереться в нее руками – кто знает, что за порядки в нынешних русских частях.

Егоров спросил у ближайшего:

– Имя, звание? Какая часть?

Тот посмотрел на него тупо, в глазах колебание: стоит ли отвечать какому-то русскому. Егоров кивнул одному из десантников:

– Тарас, спроси теперь ты.

Десантник, настоящая гора из каменных мышц, передав автомат соседу, быстро захватил руку юсовского коммандос. Тот напряг мышцы. Тарас нажал сильнее. Послышался хруст, юсовец перекосился, закричал. Тарас с волчьей улыбкой начал сильнее. Обломок кости проткнул плоть. Юсовец с ужасом смотрел на зазубренный край, что тут же заполнился густой вязкой кровью.

Егоров спросил с холодным спокойствием:

– Ты все еще надеешься, что такое можно вправить обратно, а кость срастется?

Тарас бросил коммандос на землю, в руке сверкнул широкий нож жутковатого вида. На тыльной стороне блестели зубы, как у акулы, но Тарас с безразличным лицом полоснул острием. Других коммандос едва не стошнило, когда русский взял отделившуюся руку и отшвырнул в сторону, где та упала в пыль, пальцы еще