– Тещ бы стреляли, – объяснил он, однако, с крестьянской обстоятельностью. – Соседей по коммуналкам… А гражданственность – это уже!.. Понимаете, уже. Надо поблагодарить штатовцев.
Я спросил ядовито:
– А Сказбуш не скажет, что это его глубоко продуманная акция?
Он с подозрением посмотрел на меня:
– Да нет, не скажет. Эта вот гражданственность… это не его заслуга. Прямо скажем, не его. Мне кажется, что эти лица… которые эту гражданственность торопили… гм… сами ошарашены. Да, прямо так скажем. Сами ошарашены, что так враз и… все в дамки.
Стелла с гримаской отвращения смотрела на древний музей. Толпа вливалась и вливалась в черный зев разрушенного входа, затем из окна третьего этажа выбросили человека. Толпа внизу радостно заревела. Из соседнего окна выбросили другого, еще живого. Он страшно кричал, размахивал руками.
Мне почудилось, что донесся тяжелый удар об асфальт. Стелла вскрикнула:
– Прекратите!.. Прекратите немедленно!
Яузов посмотрел на меня, я украдкой подал знак отрицания. Яузов покачал головой, развел руками:
– Это дело милиции. Омоновцев… Не могу же я со своими танками! Скажут, переворот.
Я сказал торопливо:
– Завтра вернется Кречет. А к этому времени толпа угомонится. Если же пойдут громить магазины, тогда можно и танки…
– Какие танки? – вскрикнула она в ужасе. – Против простого народа?
– Ага, – сказал я зло, – сейчас он уже простой, уже раскаявшийся, да?
– Да, – отрезала она настороженно, потому что в голосе моем была издевка, которую она не поняла. – Да, если хотите!
Я смолчал. Трудно говорить с людьми даже не прошлого, а всего лишь нынешнего века тому, кто живет идеями следующего. А в новом мире люди обязаны быть злопамятными. Порядочный человек всегда злопамятен. Он обязан быть злопамятным!
Наше сегодняшнее всепрощение, если честно, от доброты ли или от трусости? Когда пьяный нахамил и плюнул в морду, не даем сдачи потому, что прощаем неразумного, он-де не знает, что творит, или же просто страшимся нарваться на скандал? Ведь не только плюнет еще раз, но и меж ушей врежет?
Понятно, большинство людей не могут дать сдачи из-за своей слабости, трусости, зависимости, бедности и пр. Не дай им отговорку в виде христианского прощения, у этих несчастных еще и язва желудка разовьется на нервной почве, сердечные приступы, а так можно сослаться на более высокую мораль, вздохнуть лицемерно, что вот хотел было догнать и размазать обидчика по стенам, но надо быть добрым, милосердным, гуманным…
Нет, в двадцать первый век это лицемерие двадцатого уже не войдет. Оно не только отвратительно, но и вредно для общества. Те, кто придумал эту спасительную формулу, придумали ее для других, не для себя. А сами бьют со всего размаха. Бьют безжалостно, но, когда попытаетесь замахнуться в ответ… только попытаетесь, вам с укором напоминают, что надо быть милосердным. Пока вы колеблетесь, вам врежут еще раз, да так, что теперь уж точно рука не поднимется.
Оглядываясь назад, надо признаться, что после той, первой, попытки сместить Кречета мы все жили слишком беспечно. Вторую попытку не ждали, и она застала нас врасплох. Кречет слишком круто поворачивал страну, недовольные нашлись даже в ближайшем окружении. Но если одни только критиковали, то другие активно работали против.
Меня взяли как сонного петуха в курятнике, только теперь составлял разрозненные картинки в единое целое. Штатовская резидентура получила сигнал о начале операции, в тот же час в газеты и эфир пошли заранее подготовленные материалы. Анчуткин совершенно искренне решил, что самое время поднять народ против гнилого режима за торжество коммунистического строя. И поднял, и вывел на улицы.
Черногоров сделал вид, что усиливает борьбу с преступностью, но умело продемонстрировал бессилие милиции, омоновцев, и воспрянувшая толпа пошла на приступ Останкинской телебашни.
Одновременно к двум большим группам туристов, где все мужчины были как один накачанные здоровяки, подъехали два большегрузных «КамАЗа». Задний борт открыли, туристы мигом разобрали оружие, превратившись в элитных коммандос, сели на машины, а те взяли курс: одна к телебашне, другая – в Кремль.
Стыдно сказать, но Кремль захватили почти с той же легкостью, что и телебашню. Практически без выстрелов. Операцию штатовцы провели, надо признаться, блестяще. Образцы сверхсекретных пропусков Черногоров добыл, на штатовской аппаратуре тут же сделали дубликаты, заранее знали все коды, пароли, где кто будет находиться в какую минуту. Кремлевскую охрану взяли, как сонных цыплят. Правительство пикнуть не успело, как уже сидело… скажем мягко, интернированное.
На телевидении тот телекомментатор, который страдает нарциссизмом, радостно провозгласил в эфир заранее заготовленный текст о падении диктатуры черного генерала, о возвращении истинно русских православных ценностей покорности богу и угодливости властям, о великой щедрости заокеанской демократии, что протянула руку помощи заблудившемуся русскому народу.
Народ не отрывался от экранов телевизоров. Всей стране стало ясно, что с генералом Кречетом покончено. Слишком все быстро и бескровно. Словно сместили Хрущева. Вскоре будут опубликованы указы о том, как жить дальше. По крайней мере, уже понятно, что православие вернется, оружие придется сдать…
И только те немногие прохожие, кто был в районе Красной площади, видели, как в синем небе появился большой транспортный самолет. Он сделал круг над Кремлем почти на бреющем полете, люк распахнулся, оттуда посыпались темные человеческие фигурки. Они раскрывали крохотные парашюты над самой землей, видно было, как из автоматов сверкают мелкие огоньки, словно слабая электросварка, ветер донес стук автоматных очередей.
Парашютисты скрылись за кремлевской стеной, и все, что слышали прохожие, это долгая и упорная перестрелка между ними и американскими коммандос и силами Временного комитета. Кто-то тут же сообщил
