жене и друзьям о странном отряде, что явно на стороне Кречета, другие бросились к телефонам-автоматам, а кто-то сразу открыл бардачок, где лежал пистолет.
А дальше началось то, чего не могли просчитать не только штатовские советологи и русоведы, но и наши… Да что кивать на других, я сам, дурак набитый, не мог такое подумать, как не заподозрил и Черногорова. Один грубейший просчет за другим! Правда, второй всем нам спас шкуры.
Узнав, что в самом Кремле идет бой, люди неожиданно даже для самих себя начали выходить на улицы. Кто с охотничьим ружьем, кто с винтовкой, кто с пистолетом или револьвером.
Сперва начались стычки со сторонниками Анчуткина, но тех было слишком мало, к тому же кто-то заорал, что надо спешить помочь верному Кречету отряду, потом захватить телебашню, а там вернется Кречет, разберется, Кречет – наш президент, мы его выбрали, а этот Временный комитет хрен знает откуда вылез, пошли они… и вообще, бей их, ребята! Стреляй всех, в судах и так все завалено, сами разберемся…
Коган, который все предпочитал укладывать в рамки платежных ведомостей, сказал, что единственное серьезное сопротивление заговорщикам оказала партия Полозова, хотя это, конечно же, не партия, а просто мощное движение за свободное владение оружием. Но как ни назови, но когда люди вышли на улицу, стали сбиваться в группки, то нашлись вожаки, что повели их, разогретых здоровой злостью, на Красную площадь, а затем сделали попытку прорваться в Кремль. Милиция и омоновцы под руководством штатовских коммандос организовали оборону.
Черт, ничего хуже в России придумать нельзя. Нигде народ не ненавидит милицию так люто. А когда оказалось, что именно они, толпа, на стороне законного президента, а эти менты, гады, крючки, мусор, выполняют приказы штатовских инструкторов, то даже у тех, кто пришел просто поглазеть, ярость затмила страх и желание ни в чем не участвовать.
На кремлевские ворота обрушился град пуль. Стреляли по всему, что движется, стреляли просто в стены, а потом пригнали тяжелые «МАЗы», протаранили ворота. Храбро и умело дрались коммандос, но толпа перла, не считаясь с потерями, патронов не жалели, пули сыпались чаще, чем капли дождя в проливной дождь. Самый быстрый из коммандос, мелькнув в окне на долю секунды, чтобы сделать выстрел из гранатомета, упал навзничь, усеянный смертельными ранами так, словно по нему проехали гусеничным трактором.
Таинственных парашютистов не застали, только из глубин подземелий доносились автоматные очереди. Преследуя отступающих коммандос, они ушли по тоннелям, тайными ходами.
Глава 20
Из ближайшего кафе принесли горячий кофе и гору бутербродов. Мы перекусили прямо на танковой броне. Яузову постоянно докладывали об обстановке в городе. Остатки отряда коммандос, выбитые таинственными десантниками, отступали все глубже в московские тоннели, явно все еще надеясь удачной контратакой вернуть утерянное. Сверху сыпались гранаты, гремели выстрелы, глупые и бесцельные, но патронов не жалели, в то время как у коммандос на учете теперь была каждая пуля.
Яузов прорычал:
– Что ж, их школа выживания любой ценой не поможет.
– Еще бы, – согласился я. – Подземелья Кремля – это не какие-то простенькие джунгли Вьетнама!
На площадь выметнулся открытый джип, круто развернулся и понесся к нам. Длинный ствол крупнокалиберного пулемета грозно смотрел вперед, и автоматчики Яузова сразу взяли его на прицел.
Джип остановился в трех шагах. Крепкий широкогрудый парень в пятнистой форме десантника выпрыгнул еще на ходу, отрапортовал:
– Сержант Рассказов!.. Юсовцы сдались. Полковник Егоров просил вас явиться… если сможете.
Яузов недовольно смотрел на сержанта, который обращался к штатскому и, похоже, просил помощи в нештатной ситуации.
– Вам напомнить, – сказал он ядовито, – в чьем присутствии вы обращаетесь к господину… э-э… господину футурологу?
Сержант повторил, глядя мне в лицо:
– Полковник Егоров просил явиться. Юсовцев выводят на поверхность.
– Едем, – ответил я быстро. Добавил, обращаясь к Яузову: – Возможно, вам не следует об этом пока что знать.
Яузов нахмурил брови. Есть войска специального назначения, которые выведены из подчинения военного министерства, так как их операции… не совсем совместимы с Женевскими соглашениями о правилах поведения с противником.
Джип сорвался с места, водитель вел его как торпеду, стремясь догнать убегающий крейсер.
Десантник, что сидел рядом, заботливо поддерживал меня на крутых поворотах. Я прекрасно понимал, почему он смотрел в упор мимо военного министра: вовсе не из пренебрежения или щенячьей гордости, что может не тянуться перед полным генералом. Есть особые группы, которые воюют по своим правилам. С ними, правда, тоже не церемонятся: во время войны, к примеру, всех диверсантов расстреливали на месте. Но даже у этих групп существует какой-то кодекс…
И, похоже, сейчас уперлись в этот кодекс. Я угрюмо подумал, что существует довольно распространенное воззрение, что «молодые» (новые, необычные, недавно появившиеся) организации, народы, научные идеи, религиозные и политические учения и т. п. напористы, агрессивны и склонны к насилию, в то время как «старые», уже сложившиеся и «повидавшие всякое» образования, снисходительно-терпимы, отличаются широтой воззрений и вообще добродушны. Из-за чего, дескать, и проигрывают «молодым акулам». Мне самому хотелось бы видеть в этом некое «ослабление воли к жизни». Сразу представляешь себе одряхлевшие США, которых рвут на куски молодые волчата.
Увы! На самом деле либерализм старых образований – такое же идейное оружие, как напористость молодых. Даже более эффективное, чем кровожадные выкрики и призывы к насилию.
Дело в том, что любой игрок, на каком бы поле ни играл, стремится не просто к выигрышу, а к установлению таких правил игры, при которых выигрыш был бы ему гарантирован по определению.
