ему не хотелось сейчас думать об этом. Не так рано, не сегодня. Он встал, надел брюки, рубашку и кроссовки и вышел на улицу не умывшись.

Он выбрал направление; пройдя триста метров вверх по улице, он увидел рассвет, ощутил томление начала лета, услышал щебет птиц и окутавшую город невероятную тишину. Как будто город лежал перед ним в прозрачном кристалле.

Столовая гора словно наклонялась к нему; ее вершина была апельсиново-золотистой, трещины и провалы на фоне восходящего солнца были черными тенями.

Он пошел по Аппер-Ориндж-стрит, повернул в парк и присел на высокую каменную ограду осмотреться. Слева Львиная Голова плавно перетекала в Сигнальную гору, а внизу тысячи окон искрились мозаикой в лучах солнца. Море за островом Роббен было темно-синим; сверху был виден большой участок побережья, до самого Мелкбос-Странда. Слева от пика Дьявола лежали пригороды. Из-за Тейгерберга — Тигровой горы — вылетел «Боинг 747»; его тень на секунду накрыла Гриссела.

«Когда я в последний раз видел это? Как я мог жить без такой красоты?»

С другой стороны — он поморщился, — если утром тебя мучает похмелье, ты не увидишь рассвета над Кейптауном. Это надо запомнить: вот неожиданное преимущество трезвости.

Прилетела трясогузка и села рядом с ним, тряся хвостиком; она выглядела щеголевато и расхаживала самодовольная, как участковый сержант.

— Что? — сказал он птичке. — Тебя тоже бросила жена?

Ответа он не получил. Через какое-то время трясогузка улетела, погнавшись за какой-то невидимой мошкой; Гриссел встал и еще раз посмотрел на гору, отчего вдруг испытал странное удовольствие. Сегодня утром эту красоту видит только он, больше никто.

Он пешком вернулся домой, принял душ, переоделся и поехал в больницу. Ему сказали, что Клиффи спит. Состояние стабильное, опасности для жизни нет. Он попросил передать, что заезжал Бенни.

Еще не было семи. Он поехал на север по шоссе № 1; на автостраде в ранний час было тихо — по субботам Кейптаун просыпался только к десяти. Проехал по Бракенфелл-бульвару, свернул в знакомые места, к дому. Он медленно прокатил мимо. Никаких признаков жизни. Газон подстрижен, почтовый ящик пуст, дверь гаража закрыта. Полицейская проверка. Гриссел прибавил газу и поехал прочь, потому что не хотел, чтобы его мысли проникли за входную дверь.

В закусочной «Уимпи» в «Панораме» он выпил только кофе, потому что никогда не завтракал, и стал ждать, пока откроются магазины.

Двухместный диван и два кресла он нашел в Мейтленде, в ломбарде у Мохаммеда Фейсала по прозвищу Губошлеп. Обивка в цветочек слегка выгорела. На подлокотнике одного кресла виднелись пятна от кофе. Увидев ценник — шестьсот рандов, Гриссел присвистнул:

— Многовато, Губошлеп!

— Только для вас, сержант, — пятьсот пятьдесят.

Фейсал провел полтора года в Поллсмуре за торговлю краденым; Гриссел был уверен, что три четверти автомагнитол сдают в ломбард наркоманы, которые вскрывают машины беспечных туристов.

— Четыреста, Губошлеп. Посмотри, какие пятна!

— Сержант, один раз почистить паром, и следов не останется. Пятьсот, и больше я не уступлю ни цента.

Фейсал знал, что Гриссел давно не сержант, но некоторые вещи не меняются.

— Четыреста пятьдесят.

— Господь с вами, сержант, у меня жена и дети!

Неожиданно Гриссел заметил бас-гитару — она скромно притулилась за чемоданчиком с новенькими слесарными инструментами.

— А бас почем?

— Музыкой увлекаетесь, сержант?

— Когда-то было немного.

— Господь с вами, сержант. Это же настоящий «фендер»! Принес один парень из Блэкхита, который мечтает стать рэпером. Срок заклада истекает только в следующую пятницу. С гитарой вместе идут новый усилитель и две колонки по двести двадцать пять ватт.

— Понятия не имею, о чем ты.

— Звучание потрясное, сержант. Башку сносит!

— Сколько?

— Вы серьезно?

— Может быть.

— Это настоящий заклад, сержант. Чистый.

— Я тебе верю, Губошлеп. Расслабься!

— Вы что, в рок-группу хотите податься? — Фейсал еще не оставил подозрений.

Гриссел ухмыльнулся:

— Ага, под названием «Особо тяжкие преступления».

— Тогда в чем дело?

— Короче, сколько просишь за гитару и усилитель?

— Две тысячи ровно. Если хозяин не выкупит.

— Ясно… — Две тысячи для него многовато. Он понятия не имел, сколько стоят такие вещи. — Значит, за диван и кресла четыреста пятьдесят?

Фейсал вздохнул:

— Четыреста семьдесят пять плюс бесплатная доставка и набор подставок под стаканы с голыми бабами.

Он купил три барных табурета в Пэроу, в магазинчике, который торговал мебелью из сосны, и заплатил по сто семьдесят пять рандов за штуку — ужасно дорого, но завтра придут дети. Гриссел погрузил табуреты в машину, два на заднее сиденье и один на переднее, и перевез домой. К одиннадцати он уже сидел, развернув газету, в прачечной-автомате и ждал, пока постираются и высушатся его вещи. Когда они будут готовы, он выгрузит их в новенькую пластиковую корзинку для белья и отвезет домой, а дома погладит на новенькой гладильной доске новеньким утюгом.

Зазвонил телефон.

— Бенни, — сказал Матт Яуберт, — я знаю, у тебя выходной, но ты мне нужен.

— Что случилось, босс?

— Дело парня с ассегаем; я все объясню, когда ты приедешь. Мы в Фисантекраале, там небольшая ферма. Езжай через Дурбанвилль по Веллингтон-авеню, сворачивай на 312-ю дорогу, доедешь до железнодорожного моста и поворачивай налево. Потом позвони мне, я объясню, как добраться до места.

Гриссел посмотрел на дисплей сушильной машины.

— Дай мне сорок минут, — сказал он.