Кипарис я недаром, верь не верь мне!
В пору, когда посещал друзей он достойных и честных,
В тоге холодной ходил нищим бедняк Телесин.
С той же поры как заискивать стал у развратников гнусных,
Земли, столы, серебро он покупает себе.
Чистый тебе поцелуй, право, не даст ни гроша.
Часто, Луперк, приглашая гостей, ты меня забываешь,
Вот и придумал я, чем можно тебе досадить.
Я раздражен: приглашай ты меня, зазывай, и проси ты…
«Что же ты сделаешь?» Я? Сделаю что? Да приду.
Здесь погребен Пантагат, скончавшийся в юные годы,
Это и горе и скорбь для господина его.
Ловкий он был брадобрей: едва прикасаясь железом,
Волосы стричь он умел ровно и щеки обрить.
Быть невозможно тебе легче искусной руки.
В баню он с нами ходил, пообедал веселый, и все же
Рано поутру найден мертвым был вдруг Андрагор.
Просишь, Фавстин, объяснить неожиданной смерти причину?
Да Гермократа-врача видел он ночью во сне.
Если «такой» и «с таким» запретишь ты Секстилиану,
Авл, говорить, то, увы, трех ему слов не связать.
«Что ж это с ним?» — говоришь. Я открою свои подозренья:
Думаю, Секстилиан любит «такого с таким».
Киннамоном и кассией ты вечно
Из гнезда гордой птицы густо смазан
И, разя точно банка Никерота,
Коракин, ты смеешься, что не пахнем?
Если в шерсти твоя грудь, если голени в жесткой щетине,
Думаешь ты, Харидем, этим молву обмануть?
Выщипи, право, себе ты волосы всюду на теле
И, ощипавши себя, спину свою оголи.
Лучше тебе, Харидем, будет миньоном прослыть.
Пряди поддельных волос ты, Феб, под помадою прячешь
И закрываешь ты плешь краскою цвета волос.
Для головы прибегать к цирюльнику вовсе не надо:
Лучшею бритвою, Феб, губка послужит тебе.
На паррасийских вблизи ты любуешься, Авл мой, Медведиц
И на медлительный ход гетского неба светил,
Я же, к Стигийским волнам едва не попав в это время,
Видел уж мрачный туман на Елисейских полях.
И с холодеющих уст имя слетало твое.
Если мне прялки сестер не черные выпрядут нити
И не глухими к мольбе боги пребудут моей,
Здравым к здоровому мне ты вернешься в Латинскую землю,
И раздражен и ворчит, что вовсе не знает прохлады
Баккара из-за своих сотен одежд шерстяных;
Ждет не дождется он пасмурных дней и ветра со снегом,
И ненавистна ему оттепель зимней порой.
Сбросить которые с плеч может порыв ветерка?
Было б гораздо честней, человечней гораздо бы было,
Если б и в августе ты кутался в байку свою!
Любит стихи мои Рим, напевает повсюду и хвалит,
Носит с собою меня каждый и держит в руках.
Вот покраснел, побледнел, плюнул кто-то, зевнул, столбенеет…
Это по мне! И стихи нравятся мне самому.
