Ты засыпаешь, Левин, в Помпеевом сидя театре,
И недоволен, когда поднял тебя Океан?
Несколько тысяч на днях просил я Юпитера дать мне.
«Тот тебе даст, — он сказал, — храмы который мне дал».
Храмы-то, правда, он дал Юпитеру, мне же он тысяч
Не дал: Юпитера я, глупый, о малом просил.
Как благодушен он был, просьбу читая мою!
Так он глядит, диадемы даря умоляющим дакам,
На Капитолий идя и возвращаясь с него.
Дева, молю, громовержца наперсница нашего, молви,
Так я сказал, и рекла, отложив Горгону, Паллада:
«В том, что еще не дано, видишь, безумец, отказ?»
Ты удивляешься, Марк, что Пилада вместе с Орестом,
Нет в наши дни? Но Пилад то же пивал, что Орест;
Лучший хлеб и дрозды никогда не давались Оресту,
Но накрывался всегда им одинаковый стол.
Хоть и порода моей глотки не хуже твоей.
Кадмов Тир тебе шлет, мне же Галлия грязная ткани:
Хочешь, чтоб пурпур твой, Марк, в грубом плаще я любил?
Чтоб я представил собой Пилада, представь мне Ореста,
Что покупные косы ей принадлежат,
Твердит Фабулла. Разве, Павел, врет она?
Кто же поверит, что ты не изваяна Фидием или
Что не Паллады рукой, Юлия, ты создана?
Уст не сковав немотой, отвечает сверкающий мрамор,
И на спокойном лице светится отблеск живой.
Что сорвана у тебя с шеи, дитя Купидон.
Чтобы и Марса увлечь и царя громовержца, пусть просит
Пояс Юнона ей дать, да и Венера — тебя.
Что писать ты стихи способен ловко,
Утверждаешь, Лаберий. Что ж не пишешь?
Кто к писанью стихов способен ловких,
Пусть и пишет: сочту его героем.
Ползал пока муравей в тени Фаэтонова древа,
Капнул янтарь и обвил тонкое тельце его.
Так, при жизни своей презираемый всеми недавно,
Собственной смерти ценой стал драгоценностью он.
Ты, своим видом мужей, а серпом блудодеев страшащий,
Малый участок земли в месте укромном храни.
В сад твой, куда при тебе не пробраться старому вору,
С пышноволосою пусть девою мальчик войдет.
Циннам, ты называться хочешь Цинной.
Разве нет в этом, Цинна, варваризма?
Ведь коль раньше бы ты Вораном звался,
Ты таким же манером стал бы Вором.
В землях Гиберии спит священная тень Салонина,
Лучше какой ни одна Стикса не знала жилищ.
Плакать, однако же, грех, ибо тот, кем, Приск, ты оставлен,
Жизнь продолжает свою там, где он жить предпочел.
Ни в насилье, ни в ране, ни в отраве —
Все-то дело мое в моих трех козах,
И сужусь я с соседом, что украл их,
А судье доказать лишь это надо.
О жестоком пунийцев вероломстве
И о Муциях, Мариях и Суллах
Во весь голос кричишь, рукой махая.
Да скажи же ты, Постум, о трех козах!
