—
Так себе… С такой доченькой…
—
Заткнись и слушай, — приказала я. — Слушай внимательно. Поедешь к ней сегодня. Прямо сейчас, как только трубку положишь. Скажешь, что я жива, здорова, что у меня все в порядке. Придумай какую-нибудь там историю с каким-нибудь грузином, его ревностью, ритуальными обрядами родителей жениха, законом гор и так далее. Короче, лепи, что угодно, лишь бы она поверила, что я действительно жива, просто не могу пока ни позвонить, ни написать, ни тем более вернуться. Поняла?
—
Поняла. А ты откуда звонишь? Где ты?
—
Не бойся. Не в Кащенко.
—
Я серьезно спрашиваю, дура!
—
Если все будет в порядке, я скоро вернусь и сама ей все объясню.
—
А мне?
—
А что тебе, сестра?
—
А мне ты что-нибудь объяснишь? Или так и будешь держать за стульчак от унитаза, сестра?
—
Ты когда в последний раз русские народные сказки читала?
—
Ты что, совсем охренела, Валентина?
—
Почитай, советую. Там есть одна, «Машенька и медведь» называется. Это про меня…
—
Валя, у тебя с головкой все в порядке? — осторожно поинтересовалась моя супруга. — С утречка внутри ничего не постукивает?..
—
Как твои дела?
—
Да нормально все… Герка опять смылся. Взял у меня полтинник, говорит, надо тумбочку под телевизор нормальную купить… Уже две недели, как ни его, ни тумбочки… Послушай, ты хоть знаешь, что хахаль твой в коробку сыграл, а?
—
Знаю, — пробормотала я.
—
Тут его с такой помпой хоронили!.. Гроб из редакции вынесли, квартет струнный во фраках, бабы ваши редакционные в пух и прах разодетые… Я, кстати, тоже пошла…
—
Зачем?
—
Думала, тебя на похоронах встречу.
—
Понятно… — прошептала я, представив себе эту картину. — Пока, подружка. Дай Бог, свидимся еще…
—
Валь, но ты ведь не в Союзе, верно?
—
И что с того?
—
Послушай, сестра, будь человеком: присмотри там для меня пару французских лифчиков, ладно? Только объем внимательно посмотри перед тем как купишь. Там сбоку, за левой чашечкой, обязательно должна быть буква
«
S
». Латинская. Ты хоть размер-то мой помнишь?
—
Какой размер, идиотина! — завопила я. — Да пока я вернусь, у тебя, возможно, уже и грудь отсохнет!
—
Типун тебе на язык! — прошипела моя непотопляемая подруга. — Лучше, чтоб у тебя язык отсох, такие вещи зрелой женщине говорить! Тут, понимаешь, Герка с минуты на минуту вернуться должен, а ты про грудь такое!.. Стерва ты, Валентина!
—
Гони своего Герку, — порекомендовала я, поглядывая на входную дверь. — Если, конечно, этот болван вернется!
—
Своего заведи и себе советуй! — огрызнулась она.
—
Да завела уже…
—
Да ну?! — потухшие было интонации моей непотопляемой подруги разом заиграли многоцветьем красок. — Ты посмотри, а! Одного еще схоронить толком не успела, и уже новый!.. Кто такой, почему не знаю?
—
Узнаешь когда-нибудь.
—
Наш? Или фирмач какой-нибудь?
—
Наш фирмач.
—
Красивый?
—
Покрасивее твоего Герки будет раз этак в десять.
—
Ой, только не свисти ты на радостях, Валентина, — огрызнулась моя подруга. — У Герки соотношение плеч к талии, как у Жана Марэ.
—
Твой Жан Марэ — педик.
—
Это проблемы его бабы, — не без резона возразила подруга. — Зато со сложением у него абгемахт. Я сама проверяла.
—
Жана Марэ?
—
Герку.
—
Ладно, не выступай. Я пошутила.
—
Ты ему про меня рассказывала?
—
Рассказывала.
—
А он что?
—
Сказал, что хочет с тобой познакомиться лично. Вот это, говорит, и есть самая что ни на есть незаурядная женщина…
—
Так в чем проблема? — завопила она дурным голосом. — Мигом собирайтесь, хватайте тачку и ко мне на хату! Только минут через двадцать, не раньше — мне еще морду в порядок привести надо после вчерашнего. Кофеем напою — с копыт свалитесь! Мне как раз Юлька вчера двести грамм «Арабики» притартала из Елисеевского. Ты же знаешь, у нее там экспедитор прихвачен аж по самые яйца…
—
Ты все-таки непроходимая тупица, сестра, — прошептала я и аккуратно положила трубку.
…Минут десять у меня ушло на разрушение временно восстановленной телефонной связи. Орудуя столовым ножом, я отстраненно думала одновременно о самых разных вещах, представляя себе то сморщенное лицо мамы, которой моя непотопляемая подруга будет плести фантастическую историю о причинах моего исчезновения, то надменно выпяченные губы Белинды, когда ей сообщат в службе сервиса, что отключенный телефон в ее номере не только внезапно заработал, но и даже был связан с каким-то номером в таинственной Москве, столице Союза ССР, то извиняющееся, потерянное выражение глаз Юджина в тот самый день, когда он покинул мой номер в нью-йоркском «Мэриотте» и исчез навсегда…
Я думала, думала, думала до тех самых пор, пока у меня жутко, до тошноты, не разболелась голова. Я стала разыскивать в ящиках и на полочках хоть какое-нибудь лекарство, однако кроме продуктов ничего не обнаружила: эти продовольственно- озабоченные сотрудники военной разведки, очевидно, на работе никогда не болели.
Тогда я вновь легла, вспомнила любимую поговорку своей бабушки по материнской линии Софьи Абрамовны: «Голова болит — жопе легче будет» и, поражаясь житейской прозорливости этого выражения, провалилась в глубокий сон.
* * *
…В номер оба ворвались, как врачи «кремлевки» к умирающему Брежневу. И пока «итальянец» обегал комнату, прихожую и ванную, в поисках изменений, стерва в пиджаке основательно уселась в кресло напротив и уставилась на меня с таким неподдельным интересом, словно только что получила шифрограмму, из которой следовало, что я назначена ее прямой начальницей.
—
Удачно съездили? — поинтересовалась я, поскольку тишина становилась все более угрожающей.
—
Что? — было очевидно, что я грубо оборвала ход тайных мыслей красавицы Белинды. Наконец, ее персидские глаза приняли осмысленное выражение и она коротко кивнула. — Да,
