хорошего ждать не приходилось.
Впрочем, когда я ждала от них хоть чего-нибудь хорошего?
…Проснувшись около семи утра, я поняла, что в ближайшие сутки не сомкну глаза даже под угрозой применения содомских действий. Есть, к сожалению, тоже не хотелось: одна только мысль о могильном чреве холодильника мгновенно вызывала в памяти самое страшное учебное пособие моего школьного детства — цветной плакат с распахнутыми настежь специально для учеников восьмого класса внутренними органами распотрошенной птицы и циничную пояснительную подпись:
«Анатомия дрозда в разрезе». А думать было не о чем: события развивались по плану, изменить что-либо можно было только посредством очевидной глупости. Такой, к примеру, как прыжок вниз головой с восьмого этажа отеля «Мэриотт» на пузырящуюся от дождя проезжую часть улицы. Правда, Паулина учитывала и такое развитие событий, периодически просвещая меня: «Желание покончить собой — совершенно естественно для нормальной, полноценной женщины. Оно возникает периодически, по самым разным причинам, а в особо острых ситуациях может принять навязчивый характер. Избавиться от него невозможно, как невозможно, скажем, прервать менструальный цикл или убедить мужчину не трахаться на стороне, как пугливый зяблик. Но и потакать желанию покончить с собой тоже не следует. И знаешь почему, Валечка? Потому что тогда ты навсегда лишишь себя возможности еще раз ощутить это потрясающее желание…»
Впрочем, чего еще можно было ожидать от женщины, которая непринужденно называла красивую женскую прическу «приведенным в порядок волосяным покровом»!
…В длиннополой ночной рубашке, которую заботливо положила в мой багаж так до конца и не разгаданная девица Стеша, я прошлепала в ванную, где с омерзением констатировала, что по- прежнему отражаюсь в зеркале. Пустив мощную струю из-под крана, я меланхолично плеснула в лицо две пригоршни холодной воды и заставила себя почистить зубы. Последняя гигиеническая процедура окончательно истощила мои волевые ресурсы. Как я себя ни убеждала, что порядочная женщина, даже пребывая в полном одиночестве, не имеет права так явно опускаться; что подведенные глаза и хоть какая- то тушь, нанесенная на вылинявшие после беспробудной спячки ресницы, и есть та самая ватерлиния, ниже которой твой корабль опускаться не имеет права по причине неминуемой гибели, сил раскрыть косметичку и приступить к привычной операции наведения на лице гвардейского порядка так и не нашлось.
Вернувшись в комнату, я рухнула в ночной рубашке на смятую, перекрученную постель, закинула руки за голову и уставилась в белый потолок бессмысленным взглядом.
«Это ты так расплачиваешься за все, Валентина Васильевна, — бормотала я под нос, почему-то представляя себе старательное выражение на лице у неведомого голландского маляра, умудрившегося выкрасить потолок таким идеально ровным слоем, что даже при желании придраться было не к чему. — Это тебя кто-то наказывает… Предметно так наказывает, методично водя носом по шершавому асфальту жизни… Но наказание, насколько я помню университетский спецкурс школьной педагогики, — это превентивная мера, направленная на устранение нравственных недостатков мальчиков и девочек с целью их неповторения в дальнейшей жизни. Господи, до чего же дебильная формулировка!.. Хотя, с другой стороны, приговоренных к смерти не наказывают. Их просто ставят к стенке и убедительно просят поделиться последним желанием. Стало быть, если кошмар, в котором ты очутилась, был только наказанием, имеет смысл рассчитывать… как там в формулировке?., на неповторение нравственных недостатков в дальнейшей жизни, вот! Но о какой жизни ты лепечешь, наивная идиотка?! В номере гостиницы с запертой снаружи дверью? В сраном подвале конспиративной малины где- то у черта на куличках? В блужданиях по улицам чужих городов, где ты ощущаешь себя пограничным псом на коротком поводке, подчиняющимся исключительно командам «Стоять!», «След!», «Ко мне!»?..
Я подскочила с кровати, словно ужаленная осой, и стала метаться в явно неприспособленных для психопаток стандартных габаритах гостиничного номера. «Не могу! — бормотала я, меряя комнату по диагонали и путаясь в полах ночной рубашки. — Я так больше не могу!..» До взбудораженного сознания вдруг дошла четко сформулированная, словно резолюция начальника на заявлении об уходе, мысль: если сейчас, сию же минуту, я не перемолвлюсь хотя бы несколькими словами с любым, НОРМАЛЬНЫМ человеком, моя крыша уедет в такие бескрайние дали, по сравнению с которыми позавчерашний трансатлантический перелет покажется прогулкой в уютный сквер, расположенный напротив амстердамского отеля «Мэриотт»!..
Мой мечущийся взгляд упал на обычный телефонный аппарат, который раньше не вызывал во мне ни малейшей реакции. Тогда я была еще слишком советским человеком, чтобы ставить под сомнение утвержденные и завизированные наверху истины. Раз сказали, что земля круглая — следовательно, так оно и есть. Коль предупредили старшие товарищи, что телефонный аппарат отключен, — стало быть, и проверять не надо…
А почему, собственно, не надо? Не взрывчатку же они там подложили, в конце концов!..
Я с опаской подошла к телефону, ватной рукой приподняла трубку и осторожно поднесла ее к уху. Ответом на мои наивные надежды была могильная тишина. Гнездо в стене на уровне зеркала, предназначенного для телефонного кабеля, выглядело разоренным и осиротевшим: кто-то предусмотрительно вырвал из него шнур. Впрочем, в той жизни я сама не раз прибегала к этому нехитрому приему, когда хотела как следует выспаться… Тогда я решила продолжить свое техническое расследование с другого конца и, ухватив плоский белый провод у самого основания телефонного аппарата, стала тянуть его на себя. Через несколько секунд в моей ладони оказался аккуратно обрезанный ножницами кабель, в срезе которого обреченно застыли две красноватые точки медных проводов.
И это они называют концом связи?!
От того, что желание перемолвиться несколькими словами хоть с кем-нибудь оказалось реальным до примитивности, меня сразу же бросило в жар. Задрав для большей свободы маневра осточертевшие полы ночной рубашки, я мигом рванула к холодильнику, схватила лежавший наверху столовый нож с эмблемой отеля «Мэриотт», с помощью которого быстренько рассоединила телефонный кабель. Затем, лихорадочно орудуя тупым ножом, я освободила два медных провода от плотной изоляционной кожуры, зачистила оба конца и, как тореадор, подступающий к разъяренному быку с бандерильями наперевес, подошла с растопыренными медными проводами к гнезду в стене.
Я согласна: нет на свете более унизительного и жалкого зрелища, чем женщина, орудующая в собственном доме отверткой, плоскогубцами или молотком. И, поскольку ни одно здравомыслящее существо женского пола нельзя заподозрить в природной тяге к устранению поломок в бытовой электротехнике, вывод напрашивается однозначный: должен же хоть кто-то этим заниматься, если дома нет мужика. На сей счет у моей непотопляемой подруги существовал даже ужасный эпикриз: «Пусть теперь сидит, дура, и примус починяет!» Но в тот момент я, наверное, впервые в жизни, была бесконечно рада, что могу самостоятельно, без посторонней помощи, разобраться в нехитрой схеме подключения телефона, выведенного из строя не только варварски, но и, по счастью, примитивно…
Аккуратно вдев медные проводки в клеммы, я подперла хлипкую конструкцию высокой вазой для цветов, убедилась, что проводки надежно закреплены в розетке, после чего дрожащей рукой вновь поднесла к уху телефонную трубку. Примитивный зуммер прозвучал для меня как «Встречный марш», который много лет подряд исполняется во время военных парадов на Красной площади.
Не кладя трубку, я выдвинула ящик трюмо, быстро нашла папку со служебными номерами отеля и, даже толком не задумываясь, что, собственно, буду говорить, набрала четыре цифры, против которых было написано: «Служба сервиса».
—
Я-а-а! — прогудело в трубке после двух длинных гудков. Одного восклицания было явно недостаточно, чтобы определить язык, на котором его произнесли. Озираясь на дверь, я быстро спросила:
—
Простите, я могу говорить с вами по-французски?
—
Я-а-а!
—
Значит, могу?
—
Я-а-а!
—
Я хочу заказать срочный телефонный разговор с Москвой. Это реально?
