— Как мало иным надо для счастья! Сладких снов, тезка! Сладких!..

Петр открыл глаза, потом резко сел в кресле, потирая чуть опухшие от сна глаза. Перед ним приглушенно бормотал включенный телевизор. Похоже, он задремал. Что-то снилось ему, что-то… Кажется, чей-то крик, чей-то голос, звавший его по имени…

Разве?

Внезапно крик повторился — громкий, полный ужаса.

— Петя! Петя!

Это был не сон.

Он вскочил, и тотчас в комнату влетела Галя с белым от ужаса лицом и в расстегнутом халате, и между разлетающимися полами прыгала ее голая тяжелая грудь. Она вцепилась в мужа, и он невольно охнул — с такой силой ее пальцы сдавили его плечи.

— Что такое?!

— Андрюшка! — она затрясла его. — Он не дышит!.. Петя!

Смысл ее слов не сразу дошел до него, и доли секунды Петр тупо смотрел, как шевелятся ее мокрые от слюны губы, пытаясь вникнуть в то, что она только что сказала.

— Да сделай же ты что-нибудь! — взвыла жена и ударила его по лицу. — Что ты стоишь?!..

Петр пришел в себя, отодрал от плеч ее пальцы и швырнул Галю в направлении журнального столика, на котором стоял телефон.

— В 'Скорую' звони, дура!

Он выбежал из комнаты и метнулся в спальню, к крошечной кроватке их десятидневного сына. Андрюшку и Галку выписали из роддома только позавчера, и в Петре еще до сих пор жило то, совершенно ни на что не похожее ощущение, когда в его ладонях впервые оказалось это удивительное маленькое существо со сморщенным личиком, блестящими глазами и кукольными пальчиками, издающее хнычущие, дергающие за сердце звуки.

Андрюшка неподвижно лежал на спине, и ему сразу же бросилось в глаза, что кожа на его лице приобрела странный голубоватый оттенок. Его глаза были закрыты, а ротик наоборот распахнут, словно в безмолвном крике. Петр выхватил сына из кроватки — крошечное тельце было пугающе холодным, и голова малыша сразу же безвольно запрокинулась назад. В ужасе он встряхнул ребенка, потом уложил его на их двуспальную кровать и начал делать ему искусственное дыхание. Галя, дозвонившаяся до 'Скорой', мельтешила у него за спиной и бормотала, словно заклинание:

— … я думала, он спит… я думала, он спит… Петя, сделай что-нибудь, Петя!.. я думала, он спит…

Он не слышал ее, снова и снова пытаясь вдохнуть жизнь в неподвижные легкие и замершее сердце. Он бы мог делать это бесконечно — и делал бы, если бы его не оттащила от тельца приехавшая бригада 'Скорой'.

Врач потом объяснил, что это бывает — ребенок ухитрился перевернуться на спину, отрыгнул во сне и захлебнулся. Но что ему было толку от того, что такое бывает?! Им следовало следить за ним, а они оба, уставшие, заснули… и какая теперь разница, что такое бывает? Петр ненавидел себя. Первое время он ненавидел и Гальку, особенно когда смотрел на ее осунувшееся, пустое лицо, но эта ненависть быстро исчезла. 'Два дня, — думал он, кладя на крохотный холмик земли резиновые игрушки, которыми его сыну так и не довелось поиграть. — Он прожил со мной всего лишь два дня. Как такое может бывать?!'

Цветная погремушка скатилась с холмика, весело звякнув — нелепый звук здесь, где так много этих кошмарных маленьких холмиков, украшенных игрушками — холмиков, красноречиво подтверждающих, что такое бывает… Вздрогнув, Петр наклонился и поднял ее, и вдруг кто-то толкнул его в плечо. Он обернулся…

… и открыл глаза, сидя в кресле перед включенным бормочущим телевизором. Вскочил и испуганно огляделся, потом побежал в спальню. На пороге он столкнулся с Галей, и она испуганно вскрикнула.

— Ты что — ополоумел что ли?!

Не отвечая он метнулся к крошечной кроватке, ощущая в груди непонятную смесь восторга и ужаса, а в его уши уже вливалось недовольное хныканье ребенка, проснувшегося от Галиного возгласа. Петр хрипло выдохнул, потом опустился на пол рядом с кроваткой и обхватил голову ладонями.

— Господи, приснится же такое! — хрипло прошептал он. Галя присела рядом с ним и встревоженно спросила:

— Петь, ты что?!

Он потянул ладони вниз, открывая покрасневшие глаза.

— Ничего. Просто устал.

— Так пошли спать.

— Ты иди… — Петр мягко отодвинул ее. — Иди… Тебе еще сколько раз вскакивать… Иди, я пока посижу с ним…

Галя пожала плечами и забралась в кровать. Вскоре она уже тихо спала. Петр не сводил глаз с лица Андрюшки, казавшегося во сне очень смешным. Иногда он очень осторожно, затаив дыхание, дотрагивался до него кончиком пальца и упивался теплотой его кожи.

Потом он задремал — всего лишь, кажется, на минуту. Разбудил его громкий крик жены. Она яростно трясла его за плечо, и Петр вскинулся, посмотрев на нее безумными глазами, потом бросил взгляд в кроватку и похолодел, увидев сына, лежащего на спине, и его личико, приобретшее странный голубоватый оттенок. На мгновение Петр непонимающе застыл, потом закричал:

— Нет! Не может быть!

Он выхватил Андрюшку из кроватки, краем уха слыша, как жена истеричным захлебывающимся голосом вызывает по телефону 'Скорую'. Затряс ребенка, потом начал делать ему искусственное дыхание, хотя ведь все это уже было, и в прошлый раз не помогло ни капли…

Врач потом объяснил, что такое бывает… и едва он произнес это слово, как Петр ударил его по горестноизумленному лицу, схватил ребенка и попытался выбежать из квартиры, но его успели поймать…

Петра выписали через несколько недель, но домой он не поехал. Делать там было нечего — ему уже сообщили, что Галя ушла и собирается подать на развод. Это известие он встретил с совершенно безучастным лицом. Потом в первом же ларьке накупил детских игрушек и поехал на кладбище.

Глядя на крошечный холмик, Петр внезапно почувствовал кроме горя еще и потусторонний ужас. Разве это уже не происходило раньше? Сколько раз? Один или два? Ему было послано предостережение, но он все равно не смог уберечь сына. Всхлипнув, он вытер лицо рукавом, потом принялся аккуратно раскладывать на холмике принесенные игрушки. Из игрушек, принесенных Галей, уже почти ничего не осталось, и он все с тем же ужасом подивился тем людям, которые способны таскать игрушки с детских могил. Возможно, это и не люди вовсе!

Яркая погремушка скатилась с холмика, весело звякнув, и Петр застыл, ошеломленно глядя на нее. Потом на его лице под стылым пыльным ветром расцвела улыбка, наполненная жутковатой радостью и надеждой. Он потянулся и схватил игрушку, накрепко зажав ее в кулаке…

…и открыл глаза, всполошенно оглядываясь. Вокруг была шумящая улица, и кто-то настойчиво дергал его за рукав. Опустив голову, Петр расширенными глазами уставился на светловолосого мальчика лет четырех, и в этот момент тот снова потянул его за рукав.

— Пап! Ты спишь?! Паапа!

Петр наклонился, схватил удивленно взвизгнувшего ребенка в охапку и крепко прижал его к себе, зажмурившись. Мальчик протестующе запищал:

— Пап, пусти! Больно, пап!..

— Прости, прости… — суетливо пробормотал Петр и поставил ребенка на асфальт. Присел рядом, держа ладони на его маленьких узких плечиках и глядя ему в лицо. — Прости, солнышко! Папа не спит. Папа просто задумался… У папы едет крыша, — последние слова он произнес так тихо, что Андрей их не расслышал. Впрочем, ребенка сейчас занимал один вопрос.

— Ты же сказал, что купишь мороженое!

— Ну конечно! — Петр поднялся и крепко взял малыша за руку. — Папа купит все, что хочешь! А… мама где?

Андрей удивленно взглянул на него.

— Как где — у тети Светы! Мы ведь к ней не пойдем, правда?! Она все время лезет целоваться! И от нее противно пахнет!

— Мы не пойдем к ней, обещаю! — с улыбкой произнес Петр, медленно идя по улице. Он не отрывал от сына растеряннолюбящего взгляда. Что-то было не так, что-то вообще было не так, но он не понимал, что именно. В голове шевелились какие-товоспоминания, и чьито забытые голоса нашептывали нечто жуткое, но он упорно отодвигал их вглубь, не желая ничего слушать и ничего знать. И уж тем более, ничего вспоминать! Он видел кошмары — теперь он проснулся. Все! Рядом с ним его сын — его живой сын, и Галя скоро вернется домой!

Возле лотка Андрей долго и придирчиво выбирал мороженое, стараясь отыскать такое, в котором были бы все вкусности сразу и в большом количестве. Наконец ткнул пальчиком, и Петр зашарил в одном кармане, потом отпустил руку сына и сунул ладонь в другой. Извлек оттуда смятую купюру, протянул продавщице, та вручила ему мороженое и вдруг завизжала и закрыла лицо ладонями, уронив деньги. Петр обернулся и увидел, что Андрей, только что стоявший рядом с ним, теперь бежит через дорогу, а на него стремительно надвигается громада рейсового автобуса. Он закричал и бросился к сыну, но было уже поздно, и автобус смел маленькую фигурку, словно игрушечную и промчался мимо, и из его открытых дверец на Петра с изломанной страшной ухмылкой посмотрел окровавленный человек с раздавленной головой. Он знал, кто это был.

А потом взглянул на асфальт и закричал снова…

… и проснулся. Он опять стоял на продуваемом пыльным холодным ветром кладбище, перед маленьким холмиком, на котором были сложены детские игрушки. Но теперь он был не один. Рядом стоял какойто человек. Петр, пошатываясь, повернул голову и безучастно взглянул на него, и вдруг в его голове что-то вспыхнуло, и он с беззвучным воплем отшатнулся назад. Человек — молодой, почти мальчишка, сочувственно улыбнулся ему и почесал слегка оттопыренное ухо.

— Нет ничего хуже, чем потерять своего ребенка, — негромко произнес он. — Худшая вещь никогда не приходила мне на ум. Это так печально. Это еще печальней, когда виноват кто-то из родителей.

— Это ты делаешь, да?! — закричал Петр, сжимая дрожащие пальцы в кулаки. — Чудовище! Играть со смертью ребенка… Я тебя убью, я тебя…

Но прежде, чем он успел наброситься на Лешку, тот упреждающе вскинул в воздух левую руку, и Сливка застыл, глядя на зажатую в пальцах яркую погремушку. По его лицу пробежала судорога, потом глаза загорелись полубезумным огнем, в котором снова нашлось место надежде.

— Может, ты и прав, — задумчиво произнес Лешка. — Но иногда приходится делать больно, чтобы заставить человека понять, что ему на самом деле нужно. Всем нужно разное.

Петр снова замахнулся, но уже медленнее, и его взгляд прирос к игрушке.