— Ты смотри!.. Ты чего раскомандовался в чужом доме! — вскипел Олег. — Еще и отцовский халат напялил! Еще не известно, кто кого сейчас спустит! Мам, что еще за дела?!

Та ошеломленно округлила глаза.

— Мам?!

— Мама, что происходит, — Олег попытался было протиснуться в квартиру, но дядя Костя отпихнул его назад, но не это его поразило, а то, что мать помогла ему это сделать.

— Мам, да ты что?! Где отец?!

— Чей?

— Мой, разумеется! И твой муж, если ты забыла! Сергей Семенович Кривцов!

Ее глаза стали еще больше.

— Да вы что?.. Мы развелись много лет назад! Вот мой муж, — она кивнула на дядю Костю, который сверлил его враждебным взглядом. Олег с потрясенным возгласом качнулся назад.

— Что?!

— Молодой человек, вы наверное, ошиблись квартирой, — сказала его мать с легким оттенком сочувствия, смешанным с паникой. — Вы… уходите!

— Мама…

— Я не ваша мать!

— Да ты что, с ума сошла?! Это же я, Олег! Твой сын!

— Это вы сошли с ума! У меня никогда не было детей! — отрезала она, и дверь с грохотом захлопнулась. Олег ударил по ней кулаком, потом сполз по косяку, тупо глядя перед собой. Его лицо искривилось в болезненной гримасе.

— Что это за бред?! — прошептал он прыгающими губами. — Моя мать замужем за этим кретином?! Что значит… не было детей?! Господи, что это значит?!..

— Наверное, только то, что у нее действительно никогда не было детей, — дружелюбно пояснил чей-то очень знакомый голос совсем рядом. Олег вскинул голову и увидел худощавого паренька, который сидел на перилах и покуривал, болтая ногами. Он знал его. Конечно же, он знал его. И теперь вспомнил и все остальное — и Гершберга, заваливающегося назад, и кружащиеся подвески, и крик эксрыженькой Али, уверяющей, что все это — лишь иллюзия, пусть и вполне реальная, и женщину с лицом его матери и ее голосом, снова и снова всаживавшую кинжал ему в живот. И, конечно же, он знал его имя.

— Аа, ЛехаКристина! — зловеще протянул Олег, медленно поднимаясь. — Гермафродит несчастный! Твои штучки?!

— Хмм, боюсь, нет, приятель! — Лешка широко улыбнулся и приподнял над головой воображаемую шляпу. — Как раз твои! Признайся, ты ведь всегда боялся такого поворота событий? Удивительно, как много разнообразных по степени идиотизма страхов спрятано в каждом человеке! Они копошатся в нем, как блохи!

Разъяренный и напуганный Кривцов уловил только последнее слово.

— Я тебе сейчас покажу блох! — закричал он и прыгнул к нему. Лешка соскочил с перил и спокойно позволил Олегу нанести себе сокрушительный удар в челюсть. Тот, охнув, отдернул ушибленную руку, потом изумленно посмотрел на Лешку, который задумчиво подвигал челюстью, усмехнулся, после чего воспроизвел движение Олега, и тот, слишком ошарашенный, чтобы успеть защититься или отскочить, полетел через всю площадку, впечатался плечом в стену и с болезненным возгласом обрушился на холодный грязный пол.

— Штука в том, что я могу отключать свои нервные окончания и чувствовать боль лишь, когда мне этого захочется, — преподавательским тоном сообщил Лешка, останавливаясь рядом с ним, и Олег, приподняв перекошенное от боли лицо, прошипел:

— Ах ты, падла! Нечестно играешь!

— А честно и не интересно, — заметил Лешка. — Честно — это уже не игра. Это правила. Все равно, что переход дороги по зеленому сигналу светофора. Честность скучна и скудна, как государственная пенсия. Будь я честным, то просто убил бы вас — и все! А так ты до сих пор жив лишь благодаря тому, что я совершенно нечестный парень!

— Это сон! — пробормотал Олег и привалился к стене, потом сплюнул яркокрасным и вытер ладонью разбитую губу. — Я сплю! Я знаю это! И мне на тебя наплевать — понял, гнида?!

— Ну, мозгами может и спишь, — Лешка покладисто кивнул и сделал шаг назад. — А сердцем? Каково чувствовать, что твоя мать тебя не знает, да еще и вышла замуж за своего любовника?! Ведь твое сердце тут не спит, а? Каково чувствовать себя тем, кого никогда не существовало.

Олег сжал зубы, посмотрел на дверь своей квартиры, потом начал вставать, придерживаясь за стену. Кровь стекала из его разбитой губы, и он абсолютно реально чувствовал на языке ее солоноватый медный привкус.

— Но все это можно прекратить, — Лешка развел руки, точно собирался заключить его в дружеские объятия. — Прямо сейчас. Сделать все, как раньше. И даже лучше. Я знаю, что тебе нужно. Зачем путешествовать по аду, когда ты можешь попасть в рай? Согласись на рай, и я создам его для тебя!

— Зачислив в свое свя-тое воинство? — с кривой усмешкой осведомился Олег. — Да пошел ты!..

Ладони Лешки огорченно хлопнули друг о друга.

— Что ж, тогда продолжим! Кстати… правда, у меня нет медицинского образования… но… хочешь, я покажу тебе, как ты перестал существовать?! Проснись, Олег! Твой сон затянулся!..

Вздрогнув, он приоткрыл глаза и тут же закрыл их, потрясенный. И снова открыл, ничего не понимая.

Было очень темно. Он плавал в какойто теплой жидкости, полностью в нее погруженный, находясь в странной скрюченной позе с подтянутыми к животу ногами и руками, обхватывавшими тело — каждая со своей стороны. К тому же он находился вниз головой. Пальцы рук были сжаты в кулаки. Он был совершенно голый, и от его тела тянулась куда-то вбок и вверх едва различимая пульсирующая трубка, которой он был крепко к чему-то прикреплен. Олег попробовал пошевелиться, но не смог. Он попробовал вздохнуть, но вместо воздуха в легких колыхалась все та же жидкость, и все же он почему-то не задыхался. Закричать тоже не получилось. На него накатил приступ паники, и Олег сжал зубы, пытаясь успокоить себя и трезво подумать, что ему делать.

Это все еще эксперимент? Я где-то в их клинике, в какойто камере? Где я?

Олег закрыл глаза. Несмотря ни на что, здесь было приятно. Здесь, в теплой темноте было чудесно и так безопасно, и, кроме того, накатывало такое странное, ни на что не похожее, прекрасное чувство, что он…

Лешка… Лешка что-то мне сказал… что он что-то мне покажет…

Лешка?

Лешка, Лешка! Я помню!

У меня никогда не было детей!..

Господи ты боже!..

Олег, потрясенный, широко распахнул глаза, внезапно сообразив, где находится. Он был внутри своей матери. Он был ее еще нерожденным ребенком.

Нет, не может быть!

Сон, сон…

У меня нет медицинского образования…

Сколько ему месяцев… по развитию?!.. Почему он думает?! Почему он все помнит… что помнит?!.. У него уже сформировались и тело, и мозг?.. какой бред!.. да что же это такое?!..

Олег попытался вспомнить степень формирования тела плода в зависимости от возраста, но сразу же забрался в такие дебри, что перепугался еще больше. Если это сон, то почему он не чувствует фальши? Почему он не может проснуться?! Почему он — взрослый человек оказался в теле зародыша?! И как вообще?!

Мир вокруг покачнулся, сдвинулся, и Олег ощутил, что уже не висит вниз головой, а, скорее, лежит. Слышались далекие женские голоса, резкие и неприятные. Раздалось металлическое звяканье, потом ему показалось, что он чувствует что-то, похожее на запах йода.

Нужно было как-то выбираться… Можно ли родиться самому, если очень приспичит? Наверное… Но он чувствовал себя маленьким, очень маленьким, крошечным… У Лешки нет медицинского образования, и, наверное, поэтому его тело уже так хорошо сформировано, хотя, наверное, ему еще всего лишь от силы месяца два… А родиться в два месяца никак нельзя. Можно только…

… сделать аборт никогда не поздно!..

… у меня никогда не было детей…

… я покажу тебе, как ты перестал существовать…

Мир снова покачнулся, и внезапно внутрь проник тонкий луч электрического света. Олег попытался закричать и снова не смог. Чьито отвратительные пальцы сжались на его теле и тотчас исчезли, а вместо них на него начал надвигаться какойто жуткий металлический инструмент. Он схватил Олега и начал безжалостно выдирать, словно гнилой зуб. Жуткая боль пронзила все его тело, и мир вокруг содрогнулся, словно ему передалась эта боль, но закричать он так и не смог. Его тянули и дергали, сминая, кромсая, и, наконец, вытащили наружу, измочаленного, окровавленного, и он увидел облупившийся потолок и бесконечно длинную, покосившуюся люминесцентную лампу. Потом ее на секунду заслонило гигантское женское лицо с нацистскими глазами и перекошенным, злым, ярко накрашенным ртом. Лицо внимательно его разглядывало.

'Я же живой! — хотел закричать он. — Я же думаю, я же осознаю, я моргаю — неужели вы не видите, что я живой?!'

Но так и не смог этого сделать. Потом лицо исчезло, и Олега с размаху шлепнули на что-то твердое, железное, холодное. Сверху, нарастая, надвинулась огромная крышка и с лязгом опустилась, погрузив его в пропитанный болью и пусто-той мрак.

Он проснулся от того, что его яростно тормошили. Во рту был вкус пива и табака, а вокруг — смешанный запах духов, шампуня и ветра. Олег открыл один глаз и взглянул на недовольное девичье лицо.

— Олег! Нашел время спать! Мы едем или как?!

Олег поднял голову и огляделся. Они все смотрели на него выжидающе, и их губы были мокрыми от пива и очень яркими. Одна сидела рядом, на пассажирском сиденье, трое разместились сзади, на диванчике — легко одетые, длинноногие и такие хорошенькие, что он ощутил естественное желание обнять сразу всех четверых. В руках они держали запотевшие бутылки с пивом, и он знал, что в багажнике есть еще пропасть пива. Полупрозрачные майки туго облегали их крепкие груди — так туго, что у него в голове произошло приятное кружение. Потом он любовно похлопал по рулю своего новенького яркокрасного 'Ягуара RD6', окинул взглядом прикрытые козырьком белые циферблаты на приборной доске, поерзал ягодицами по дорогой черной коже, обтягивающей сидение, и кружение в голове стало еще более приятным. Он нажал на кнопку на приборной панели и запустил двигатель, и 'кошечка', под капотом которой скрывалось 230 сил, мягко замурлыкала.

— Ну, держись, бабье! — лихо прокричал Кривцов, и машина рванулась с места, за несколько секунд разогнавшись до сотни километров. Девушки восторженно завизжали, влипнув спинами в кресла. Олег довел скорость до двухсот пятидесяти, и 'ягуар' стремительно полетел вперед. Казалось, его колеса вовсе не касаются дороги, и машина, подхваченная мощнейшим порывом ветра, парит над убегающим к горизонту широким загородным шоссе. Из редких встречных машин смотрели глаза водителей, в которых горела бешеная зависть. Девушки верещали и смеялись, пили пиво и лезли к нему целоваться, нимало не боясь того, что водитель отвлекался, и машина, несущаяся на бешеной скорости, начинала выписывать на дороге