Это стихи господина Ли И. Целыми днями ты напеваешь их, мечтая о нем, так взгляни на него самого. Это, пожалуй, лучше!

Смущенно склонив голову, Сяо-юй слегка улыбнулась и тихо ответила:

— Есть поговорка: «Видеть в лицо лучше, чем знать понаслышке!» Разве может талантливый муж иметь непредставительную внешность?

Тут юноша несколько раз поклонился ей и сказал:

— Вы, барышня, любите талант, а я поклоняюсь красоте. Любовь отражается в любви, талант и внешность совместимы.

Мать и дочь, переглянувшись, засмеялись.

Вино обошло присутствующих несколько раз. Ли И поднялся и попросил девушку что-нибудь спеть. Сначала она не соглашалась, но мать настояла. Голос у девушки был чистый и звонкий, пела она с большим чувством.

Когда встали из-за стола, было уже темно. Бао провела Ли И отдохнуть в западный зал с очень красивыми занавесями и портьерами. Здесь было тихо и уютно. Бао приказала служанкам Гуй-цзы и Хуань- ша снять с Ли И туфли и развязать ему пояс. Вскоре вошла Сяо-юй; голос ее был нежен, держалась она мягко и покорно. Снимая свои одежды из тончайшего шелка, она смущалась, и от этого становилась еще очаровательнее.

Опустив полог, они легли на одной подушке и слились в любовной радости. Ли И казалось, что встречи поэтов древности с небесными феями на горе У и возле реки Ло, пожалуй, не выдержат сравнения с их свиданием.

Среди ночи Сяо-юй вдруг заплакала. Глядя на Ли И, она сказала:

— Я ведь простая певичка и сама знаю, что вам не пара. Сегодня я доверила вам свою красоту и любовь, положилась на вашу доброту и мудрость. Но боюсь, что настанет день, когда красота увянет, а ваша нежность исчезнет; и буду я тогда как вьющееся растение без опоры, как веер, выброшенный осенью[143]. В самый счастливый момент моей жизни незаметно подкралась печаль.

Ли И был растроган и не мог удержаться от вздоха; положив голову Сяо-юй себе на плечо, он сказал с нежностью:

— Сегодня сбылась мечта всей моей жизни. Клянусь, что я не расстанусь с тобой. Пусть разрежут на куски мое тело и растолкут в порошок мои кости! Как ты, жена моя, могла произнести такие слова! Прошу тебя, дай мне кусок белого шелка, и я напишу клятву.

Сяо-юй вытерла слезы и приказала служанке по имени Ин-тао поднять полог, зажечь свечу и подать Ли И кисть и тушечницу. Сяо-юй в свободное время играла на струнных инструментах и очень любила поэзию и каллиграфию. Все ее ящички, кисти, тушечницы принадлежали когда-то князю Хо. Из вышитого мешочка она вынула кусок белого шелка длиной в три чи и подала его Ли И. Талантливый юноша только коснулся кисти, и вмиг написал клятву; он призывал в свидетели горы и реки, клялся луной и солнцем. Каждая фраза глубоко трогала своей нежностью и убедительностью. Кончив писать, Ли И велел Сяо-юй спрятать клятву в ящичек с драгоценностями.

С этих пор Сяо-юй и Ли И нежно любили друг друга, как зимородки, что парами летают в облаках. Два года прожили они, не расставаясь ни днем ни ночью. Весною следующего года, когда опубликовали результаты столичных экзаменов, Ли И оказался первым в списке и получил назначение на должность архивариуса в управлении уезда Чжэнсянь.

В четвертой луне, собираясь отправиться на место назначения, Ли устроил прощальное пиршество в Дунло. Вся его родня из Чанъани съехалась на этот прощальный пир.

В это время прелесть поздней весны сменилась пышной красотой раннего лета. Когда гости разошлись, сердца Ли И и Сяо-юй наполнились печалью:

— За ваше положение, талант и репутацию, — сказала Сяо-юй, — люди очень уважают вас, и наверняка много будет таких, которые захотят связать себя с вами брачными узами. К тому же у вас в доме есть почтенные родители, но в ваших покоях нет еще жены, избранной ими для вас. Когда вы уедете отсюда, то, конечно, вступите в выгодный брак, и клятвы верности станут пустыми словами; у меня есть маленькая просьба, которую хотелось бы вам изложить. Я навсегда отдала себя вам, но не знаю, захотите ли вы выслушать меня.

В тревоге и изумлении Ли И спросил ее:

— Чем я провинился перед тобою, что ты говоришь мне такие вещи? Скажи мне, чего ты хочешь, и я обязательно исполню твою просьбу.

Сяо-юй ответила:

— Мне теперь восемнадцать лет, вам же исполнилось двадцать два; до тридцати лет вам еще далеко, восемь лет вы еще можете не жениться. Любовь всей моей жизни хочу я вложить в эти восемь лет. А потом вы сделаете хороший выбор, возьмете девушку из знатного дома. Я же тогда отрешусь от всех мирских забот, остригу волосы, облекусь в монашеские одежды, — ведь у меня уже не будет мирских желаний.

Смущенный и растроганный, Ли И невольно заплакал:

— Когда я клялся ясным солнцем в жизни и после смерти быть верным и дожить вместе с тобой до старости, то мне казалось, что этого еще слишком мало. Как же посмею я думать о других женщинах? Умоляю, не сомневайся во мне и живи, как моя жена, спокойно ожидая меня. В восьмую луну я обязательно приеду в уезд Хуачжоу и отправлю за тобой посланца; разлука будет недолгой.

Через несколько дней Ли И отправился на восток. Дней десять спустя после прибытия на место он попросил отпуск, чтобы посетить своих родителей в Восточной столице[144] . Еще до его приезда мать решила женить сына на двоюродной сестре из рода Лу и даже уговорилась с семьей девушки. Мать Ли И была женщина строгая и энергичная, юноша не осмеливался противоречить ей, и ему оставалось лишь вежливо поблагодарить ее. Сразу же был назначен срок свадьбы.

Род Лу тоже был знатным и, выдавая дочь замуж, родители потребовали по договору миллион; меньше чем за эту сумму они не соглашались ее отдать. Семья Ли И давно уже обеднела, нужно было занять деньги, и юноша, объезжая родных и знакомых, пересек даже реки Цзян и Хуай; на поиски денег ушла вся зима. Ли И нарушил клятву и со дня на день откладывал поездку к Сяо-юй. Он не подавал о себе никаких вестей, надеясь, что она перестанет ждать. Родных и друзей своих он просил ничего ей не сообщать.

Видя, что Ли И медлит с возвращением, Сяо-юй пыталась хоть что-нибудь узнать о нем. Каждый день до нее доходили всякие пустые и противоречивые слухи. Сяо-юй обращалась к гадалкам, посещала шаманок, тревога и печаль ее все росли. Так прошло больше года. Сяо-юй чахла от тоски в своей одинокой комнате и наконец тяжело заболела. Писем не было, но Сяо-юй все еще не теряла надежды. Она одаривала родных и знакомых, чтобы получить какие-нибудь известия о любимом; на это уходило много средств, и Сяо-юй исподтишка посылала своих служанок продавать одежду и безделушки; чаще всего они ходили в лавку Хоу Цзин-сяня подле Западного рынка.

Как-то раз Сяо-юй велела служанке Хуань-ша отнести Цзин-сяню головную шпильку из пурпурной яшмы. По дороге служанка встретила старого придворного ювелира, который, увидев у нее в руках шпильку, узнал свою работу и сказал:

— Эта шпилька сделана мною. Когда-то младшая дочь князя Хо, собираясь делать высокую прическу, заказала мне шпильку и заплатила за нее десять тысяч монет. Я помню свою работу. А ты кто такая и откуда взяла эту вещь?

Хуань-ша ответила:

— Моя молодая госпожа и есть дочь князя Хо. Семья разорилась, а госпожа моя подарила свою честь человеку, который уехал в Восточную столицу и не шлет о себе никаких вестей. Прошло уже два года; от огорчения и тревоги она заболела. Теперь вот приказала мне продать шпильку, чтобы можно было одарить людей, у которых она старается получить известия о нем.