— И, ко всему прочему, — сказала декан, — к нам на обед приедет этот человек.

«Этим человеком» был доктор Ноэль Трип, очень достойный и важный мужчина, член выдающегося колледжа и член совета, который управлял Шрусбери. Друзей и благотворителей такого рода в колледже принимали довольно часто, и, как правило, главный стол был рад такому гостю. Но момент едва ли был благоприятным. Однако договорённость была достигнута в начале семестра, и отложить визит доктора Трипа было совершенно невозможно. Харриет сказала, что считает его посещение полезным мероприятием, которое поможет отвлечь преподавателей от их проблем.

— Будем надеяться, — согласилась декан. — Он — очень хороший человек и говорит очень интересно. Он — политэкономист.

— Вкрутую или всмятку?

— Думаю, в крутую.

Этот вопрос и ответ не имели ничего общего с политикой или экономикой доктора Трипа, а только с его манишкой. Харриет и декан начали коллекционировать манишки. Основу коллекции положил «молодой человек» мисс Чилперик. Он был чрезвычайно высоким и худым с довольно впалой грудью, вследствие этого дефекта он всегда носил мягкую плиссированную белую манишку, в которой выглядел (по мнению декана) как корка съеденной дыни. Полной противоположностью был высокий и полный преподаватель химии из другого университета, чья манишка была настолько жёсткой, что стояла колесом, в результате чего спереди он напоминал зобастого голубя, при этом из-под неё со всех сторон выглядывала сорочка. Третья разновидность манишек, довольно распространенная среди учёных, норовила соскочить с центральной запонки и собраться на животе, и в один незабвенный и счастливый день, когда прибыл популярный поэт с лекциями о способах композиции и о будущем поэзии, при каждом его жесте (а он жестикулировал очень энергично) его жилет подпрыгивал в воздухе, позволяя краю манишки, украшенному небольшой петелькой, выглядывать из брюк подобно кролику из норки. В тот вечер Харриет и декан ужасно повеселились…

Доктор Трип был крупным, добродушным и болтливым человеком, который на первый взгляд, казалось, не давал ни малейшего повода для критики с точки зрения одежды. Но не прошло и трёх минут его пребывания за столом, как Харриет поняла, что он обречен стать одним из самых ярких дополнений к коллекции. Дело в том, что он трещал. Когда он склонялся над тарелкой, когда он поворачивался, чтобы передать горчицу, когда он вежливо наклонялся, чтобы расслышать соседа, его манишка взрывалась с весёлым хлопком, какой происходит при открывании пробки имбирного пива. Этим вечером шум в Холле казался громче, чем обычно, так что треск был слышен только нескольким ближайшим его соседям слева и справа, но директриса и декан, которые сидели около него, всё прекрасно слышали, и Харриет, сидящая напротив, тоже слышала и боялась встретиться глазами с деканом. Доктор Трип был слишком воспитан или, возможно, слишком смущён, чтобы затронуть эту тему, он продолжал невозмутимо говорить, всё больше повышая голос, чтобы быть услышанным на фоне шума, создаваемого студентками. Директриса хмурилась.

— …превосходные отношения между женскими колледжами и остальным университетом, — сказал доктор Трип. — И тем не менее…

Директриса вызвала скаута, которая после этого спустилась к главному столу студенток, а отсюда к другим столам с обычным сообщением:

— Наилучшие пожелания от мадам директора, и она была бы признательна, если бы стало потише.

— Прошу прощения, доктор Трип. Я не вполне уловила.

— Тем не менее, — повторил доктор Трип, с вежливым наклоном и небольшим хлопком, — любопытно видеть, как сохраняются остатки старых предубеждений. Только вчера вице-канцлер показал мне удивительно вульгарное анонимное письмо, присланное ему тем самым утром…

Шум в Холле постепенно стихал, это походило на затишье перед бурей.

— …в котором выдвинуты самые абсурдные обвинения, причём, что странно, против именно ваших преподавателей. Помимо прочего, обвинения в убийстве. Вице-канцлер…

Харриет пропустила несколько последующих слов — она смотрела, как по мере того, как голос доктора Трипа продолжал звучать в притихшем Холле, головы сидящих за главным столом поворачивались к нему, как если бы их тянули невидимой верёвкой.

— …наклеены на бумагу, что довольно изобретательно. Я сказал: «Мой дорогой вице-канцлер, я сомневаюсь, что полиция сможет что-то сделать, — это, вероятно, дело рук какого-то безобидного больного». — Но разве не любопытно, что такие специфические заблуждения продолжают существовать и сохраняться по сей день?

— Действительно, очень любопытно, — сказала директриса, поджав губы.

— Таким образом, я отговорил его от полицейского вмешательства, во всяком случае, в настоящий момент. Но я сказал, что поставлю этот вопрос перед вами, поскольку был упомянут именно Шрусбери. Конечно же, я полностью полагаюсь на ваше мнение.

Доны сидели словно заворожённые, и в этот момент доктор Трип, наклоняясь к директрисе, произвёл столь громкий и резкий хлопок, что он долетел до конца стола, и главная проблема оказалась заслонённой малой. Мисс Чилперик внезапно зашлась от неожиданного истеричного смеха.

Как закончился обед, Харриет не помнила. Доктор Трип направился пить кофе с директрисой, а Харриет оказалась в комнате декана, разрываясь между весельем и тревогой.

— Это действительно очень серьёзно, — сказала мисс Мартин.

— Ужасно. Я сказал вице-канцлеру…

— Хлоп!

— Нет, но в самом деле, что мы должны с этим поделать?

— Я полагаюсь на ваше мнение.

— Хлоп!

— Не могу вообразить, что заставляет рубашки так себя вести. А вы?

— Понятия не имею. А я хотела быть этим вечером такой хитрой. «Здесь, — сказала я себе, — среди нас мужчина, я буду наблюдать реакцию всех присутствующих, а тут этот 'хлоп'»!

— Бесполезно наблюдать реакцию на доктора Трипа, — сказала декан. — Все слишком к нему привыкли. И во всяком случае, у него полдюжины детей. Но всё станет очень плохо, если вице-канцлер…

— Очень.