— Завтра двое нарушителей предстанут перед своим деканом, — сказал заместитель проктора несколько веселее. — Надеюсь, здесь никто не проходил?
— Никто кроме нас, — заверила Харриет, — и смею уверить, что мы не лазали на деревья.
Нездоровое пристрастие к цитатам побуждало её добавить: «если только в поисках плода Гесперид»,[74] — но она решила уважать чувства мистера Помфрета и сдержалась.
— Конечно, конечно, — сказал мистер Дженкин. Он нервно теребил ленточки и, словно защищаясь, надвинул на плечи свою бархатную мантию. — Я должен идти и преследовать тех, кто лазал.
— Доброй ночи, — сказала Харриет.
— Доброй ночи, — сказал мистер Дженкин, вежливо приподнимая квадратную шапочку. Он резко повернулся к мистеру Помфрету. — Доброй ночи, сэр.
Он пошёл прочь быстрыми шагами на Мюзеум-роуд, длинные рукава его мантии развевались позади. Между Харриет и мистером Помфретом воцарилось такое молчание, при котором первое сказанное слово подобно удару гонга. Казалось равно невозможным как комментировать только что происшедшее, так и возобновить прерванную беседу. По общему согласию, однако, они повернулись спиной к заместителю проктора и вновь оказались на Сейнт-Гилс. Они свернули налево и прошли через теперь уже пустынный Буфер. Лишь после этого мистер Помфрет очнулся от немоты.
— Хорошенького дурака я свалял, — сказал он горько.
— Это было очень неудачное стечение обстоятельств, — сказала Харриет, — но я, должно быть, выглядела ещё более глупо. Я чуть не бросилась бежать. Однако все хорошо, что хорошо кончается. Он — очень приличный человек и, думаю, выбросит этот инцидент из головы.
С улыбкой она вспомнила не очень приличное выражение: «поймать старшего, когда он бегал по девочкам».
По-видимому, эквивалентом для женщин будет «бегать по мальчикам», и Харриет задалась вопросом, станет ли мистер Дженкин использовать это выражение в своей профессорской на следующий день. Она не осудила бы его за такое развлечение, поскольку была достаточно взрослой, чтобы понимать, что даже после самого большого из сорвавшихся камней здания социального порядка на поверхности океана времени остаётся лишь слабая рябь, да и та быстро исчезает. Мистеру Помфрету, однако, эта рябь должна казаться гигантским вспененным валом. Надувшись, он что-то бормотал о посмешище.
— Пожалуйста, — сказала Харриет, — не волнуйтесь об этом. Это пустяки. Я совершенно не сержусь.
— Конечно, — проворчал мистер Помфрет. — Вы не относитесь ко мне серьёзно. Вы считаете меня ребёнком.
— Совсем нет. Я очень благодарна… я очень польщена всем, что вы мне сказали. Но право же, это совершенно невозможно.
— О, ну ладно, неважно, — сердито сказал мистер Помфрет.
«Это паршиво», — подумала Харриет. Когда твои молодые чувства растоптаны, это и так достаточно больно, но стать объектом насмешек — почти невыносимо. Она должна что-то сделать, чтобы восстановить чувство собственного достоинства у молодого джентльмена.
— Послушайте, мистер Помфрет. Я не думаю, что когда-либо выйду замуж вообще. Пожалуйста, поймите, что мой отказ совершенно безличный. Мы были очень хорошими друзьями. Не можем ли мы…?
Мистер Помфрет встретил это прекрасное старое успокоительное тоскливым фырканьем.
— Полагаю, — свирепо выдавил он, — есть кто-то ещё.
— Не думаю, что у вас есть право спрашивать.
— Конечно, нет, — оскорблённо сказал мистер Помфрет. — Я не имею никакого права спрашивать вас о чём-либо. Я должен принести извинения за просьбу выйти за меня замуж. И за сцену, которая разыгралась перед проктором, и за своё существование. Я чрезвычайно сожалею.
Было совершенно очевидно, что единственным бальзамом, который хоть чуть-чуть мог бы успокоить уязвлённое самолюбие мистера Помфрета, могло быть убеждение, что существует кто-то другой, более достойный. Но Харриет не была готова принести такую жертву, а кроме того, был ли кто-то или нет, ничто не могло сделать предложение мистера Помфрета менее нелепым. Она попросила его подойти к этому вопросу разумно, но он продолжал дуться, и, по-видимому, никакие слова не смогли бы смягчить нелепость ситуации. Предложить леди рыцарскую защиту от всего мира и быть вынужденным вместо этого принять её старшинство в качестве защиты для самого себя от справедливого гнева проктора — это просто фарс!
Им было по пути. В напряжённой тишине они шагали по камням, мимо уродливого фасада Баллиол- колледжа и высоких железных ворот Тринити-колледжа, мимо улыбок четырнадцати цезарей[75] и тяжёлого портика Кларендон-билдинг, пока не оказались на перекрёстке Катт-стрит и Холлиуэлл-стрит.
— Ладно, — сказал мистер Помфрет, — если вы не возражаете, я срежу здесь. Уже почти двенадцать.
— Да. Не беспокойтесь обо мне. Доброй ночи … И ещё раз большое спасибо.
— Доброй ночи.
Мистер Помфрет поспешно исчез в направлении Квин-колледжа, сопровождаемый перезвоном часов.
Харриет направилась по Холлиуэлл-стрит. Теперь, если бы захотела, она могла посмеяться вволю, и она рассмеялась. Она не сильно беспокоилась по поводу сердечной раны мистера Помфрета, — он был слишком раздражён, чтобы страдать от чего-нибудь кроме уязвлённого тщеславия. У инцидента был тот богатый привкус смешного, который не могли разрушить ни жалость, ни сострадание. К сожалению, вежливость не позволяла ей поделиться этим инцидентом с кем бы то ни было, она могла наслаждаться им только в одиночестве. Что должен был подумать о ней мистер Дженкин, она едва могла себе представить. Думал ли он, что она — беспринципный похититель малолетних? или неразборчивый сексуальный маньяк? или разочарованная в жизни женщина, жадно хватающаяся за быстро исчезающие возможности? или что? Чем больше она думала о собственной роли в этом эпизоде, тем более забавной она казалась… Она задалась вопросом, что она должна будет сказать мистеру Дженкину, если когда-нибудь повстречается с ним снова.
Она была удивлена, обнаружив, насколько бесхитростное предложение мистера Помфрета подняло ей настроение. Ей должно было быть стыдно за себя. Она должна была бы обвинять себя за то, что не замечала происходящего с мистером Помфретом и не предприняла шагов, чтобы его остановить — а почему, собственно? Просто потому, подумала она, что такая возможность никогда не приходила ей в голову. Она считала само собой разумеющимся, что никогда не сможет вновь привлечь внимание какого- либо мужчины, кроме эксцентричного Питера Уимзи. И даже для него она была, конечно же, только созданием его собственного воображения и отражением его собственного великодушия. Преданность Реджи Помфрета, хотя и забавная, была по меньшей мере целеустремленной; он не был королем Кофетуа,[76] и она не должна была кротко благодарить его за то, что он любезно её заметил. И эти мысли, в конце концов, были приятными. Как бы громко мы не убеждали себя в собственной никчёмности, немногие из нас действительно оскорбятся, услышав противоположное мнение от незаинтересованной стороны.
В таком нераскаявшемся настроении она достигла колледжа и вошла через заднюю дверь. В доме директрисы горел свет, и кто-то стоял в воротах, оглядывая улицу. При звуке шагов Харриет этот человек сказал голосом декана:
— Это вы, мисс Вейн? Директриса хочет вас видеть.
— А в чём дело, декан?
Декан взяла Харриет за руку.
— Ньюлэнд не вернулась. Вы её не видели где-нибудь?
— Нет, я была в Сомервилле. Сейчас только немного позже двенадцати. Она, вероятно, появится. Вы же не думаете?..
