Застегнув «молнию», Айлин оценивающе оглядела своё отражение на зеркале. Вроде всё на месте, платье не жмёт, бретельки лежат удобно, но ей всё равно казалось, что она надела его криво. И стоит появиться в таком наряде на людях, как за спиной начнут указывать на неё пальцем и хихикать.

Это платье – бордового цвета, с открытой спиной, – она купила пару месяцев назад и поэтому ещё не успела износить. Сначала хотела надеть её на предотпускную корпоративную вечеринку, но решила, что спина всё-таки слишком открыта для офиса. Дальше удобных случаев продемонстрировать приобретение всё никак не выдавалось, и платье так и висело в шкафу, теряя лоск. Пока она пять минут назад не извлекла его и натянула на себя с маниакальной придирчивостью.

Если бы кто-нибудь спросил её, зачем она сделала это, то она пришла бы в замешательство. В самом деле, зачем? Полосатый топик был гораздо удобнее для домашнего наряда, да вечеринок никаких она сегодня не планировала. Мысль пришла спонтанно и показалась единственно верной – действительно, почему бы не покрутиться перед зеркалом в новом платье? Всё равно занять себя нечем, пусть хоть это…

А ещё она подумала – может, это меня отвлечёт. Сахар приютил её от бед этого мира надёжно, но ненадолго. И сейчас Айлин снова начинала чувствовать свою обречённость и незащищённость перед терроризирующими её странностями. Музыка звучала, дождь выводил симфонию на асфальте, в телевизоре мельтешили какие-то смазанные люди, и пальцы были ещё липкими от сахарной массы.

Что бы там ни было, желанного облегчения новый наряд не принёс. Только прибавилось раздражения и грызущего ощущения чего-то неправильного, режущего острыми углами её привычный быт.

Она легла на кровать, хоть в узком платье это и было немного неудобно. Нашарила пальцами розового плюшевого кролика у изголовья и подняла его над собой. Наклеенная широкая улыбка на морде зверька обычно поднимала ей настроение, но сегодня ей вдруг захотелось плакать при виде беззаботного Робби, которому наплевать на её проблемы, на эти ужасные чувства, доводящие до исступления.

Ах, Робби, Робби, даже ты меня покинул…

Айлин подбросила игрушку под потолок и встала, не пытаясь поймать. Кролик упал на подушку, комично задрав левую плюшевую лапу. Он указывал на неё. Это она, ловите её! Разодрать на куски! Того и гляди кровожадно подмигнёт. Айлин дрогнула и отвернулась.

Господи, лишь бы это случилось побыстрее, взмолилась она, слушая топот дождя на окне. Что угодно, но пусть это произойдёт сейчас. Ещё час мучений я не выдержу.

Она ужаснулась при этой мысли. Целый час. Шестьдесят минут, или три с половиной тысячи секунд. Когда каждая секунда растягивается до предела, разливаясь каплей пустоты, это было долго – слишком долго.

Сейчас.

В дверь постучали. В четвёртый раз за это утро. Айлин знала, что на Востоке четыре считается числом смерти. Облегчения это знание не принесло.

Тук. Тук. Тук. Громко и отчётливо. Даже когда звонил Фрэнк, звуки не были такими пугающе близкими. Нужно было открывать. А на ней было это ужасное платье цвета крови, к тому же сидящее не ахти как.

Айлин встала и подошла к двери. На мгновение ей послышалось, будто у соседней квартиры (мы оба знаем, что в триста втором что-то неладно) слышен детский крик: Мама, открой, мамочка! Потом это пропало, осталось только чьё-то дыхание прямо под глазком. Она нагнулась и посмотрела в круг стекла.

Мужчина с длинными мокрыми волосами смотрел прямо на неё сквозь глазок. Словно двери вовсе не было. Айлин дёрнула плечами, отгоняя наваждение, и громко спросила:

– Кто там?

Голос звучал испуганно. Мужчина, казалось, не размыкал губ, но тем не менее голос звучал, на удивление приятный:

– Мисс Гелвин? Откройте. У меня к вам дело.

Дело. Айлин задумалась. Человек знал её по фамилии. Он казался вполне благообразным. На улице стоял считай что день, и стоило ей закричать, как сбежались бы все соседи. Опять же, у квартиры Брейнтри дежурят полицейские…

Даже если бы не было всего этого, она не сомневалась, что всё равно открыла бы дверь. Потому что чувствовала – вот оно; то, чего она ждала всё утро, всю неделю, пока слышала этот невозможный звук. Возможно, даже всю жизнь.

Она открыла дверь.

В это самое время на первом этаже Генри Таунсенд с остервенением раскидывал связки ключей, висящие на стенде в квартире 105. Здесь жил Фрэнк Сандерленд, управляющий, и у него были ключи от всех дверей. Другое дело, что ни Фрэнка, ни кого-либо другого в этом, «мясном» доме не было. Зато были ключи, были дурно пахнущие и шевелящиеся стены квартиры, и шкаф, из которого шёл такой отвратительный запах, что Генри обошёл её стороной за десять шагов.

По закону подлости, нужный ключ отыскался одним из последних. 204. 106. 301. 202. И наконец, 303.

Когда Генри, ободрённый успехом, выходил из квартиры управляющего, сверху донёсся женский крик.