грозит обвалиться кусками мозаики. Генри качнуло на месте. Горло сдавила судорога.

– Ты нашёл… свою маму? – спросила Айлин мальчика в отчаянной попытке улыбнуться. Тот не шевельнулся, хмуро изучая умирающую девушку. – Но всё равно… уходи отсюда…

Она закашлялась, голова стукнулась о пол.

– Здесь… опасно… скорее…

Кашель умолк, унося с собою дыхание. Она застыла в странной, невозможной позе – будто от кого-то убегая и в то же время всеми жилами тела стремясь к мальчику. Протянутые вперёд кисти разжались. Ногти были цвета крови.

Мальчик поднял взгляд, посмотрел на Генри. Торжество. Снова опоздал, большой парень? А я нет… За его спиной виднелся стол с опрокинутыми стаканчиками и сахарницей. Сахар рассыпался по полу, кое-где смешавшись с кровью.

Ты.

Генри сделал шаг вперёд. Он не знал, что намеревается делать – может, задушить этого демона в обличье невинности, может, поднять Айлин, унести её отсюда… пусть она не дышит, но всё равно унести… Но ноги подкосились, и он почувствовал отчаяние – никогда, нигде не получается сделать то, что нужно…

Он упал на колени, потом на четвереньки. Не мог иначе – комната заходила ходуном, пол накренялся в стороны вместе с мальчиком и Айлин. Генри глухо застонал, чувствуя, как мозг пожирает изнутри красный огонь.

Он пробудился с чувством излечения от долгой, изнурительной болезни, что раньше на пути были колючие кусты и шиповники, но теперь всё будет хорошо – и жар, и лихорадка позади. Ложь, как всегда. Но он продолжал лежать, не желая вспугнуть эту иллюзию умиротворения, и наблюдал за застывшими лопастями на потолке.

Сирена ревела за окном, постепенно растворяясь в гуле машин. Её звук покрывал шелест дождевых капель, бьющихся о стекло. Дождь шёл всю ночь и продолжал идти. Уже не благословенная прохлада и не те стеснительные капли, а унылый бесцветный поток, превращающий улицы в болотную топь. Впрочем, его это не касается. Его дело – лежать, просто лежать. Не лазить в дыры, не делать глупых попыток спасти людей от неизбежного.

Впрочем, нет. Он нахмурился. Что не так? Почему глаз сам собою цепляется за эти надоевшие до смерти серые лопасти? Вроде бы всё, как всегда…

Лопасти не двигались. Вентилятор прекратил работу.

Генри приподнялся на локтях. В чём дело? В его доме вырубили электричество для полного счастья?

Какая… разница?

Но он всё-таки встал и щелкнул тумблёром светильника. Свет не зажёгся. Отлично…

Он вышел из спальни. В коридоре стояла полная тишина. Ни едва слышного гудения вентилятора, ни рокота холодильника. Даже со стороны соседей сверху и снизу ничего не доносится. Словно все спят или уехали… Совершенно ничего.

Генри посмотрел на дверь ванной. И, не отдавая себе отчёта в том, что делает, открыл её.

Почти вся стена рядом с унитазом была раздроблена в пыль. Остатки зеркала отлепились от кафеля и лежали в раковине, разломанные на куски. Из ванны по-прежнему исходила вонь, но Генри на этот раз не стал отдёргивать ширму. Он смотрел на круглое отверстие на стене. Совершенная форма, которой могли бы позавидовать чертёжники… но за ним была лишь окаменевшая штукатурка. Туннель пропал, словно кто-то старательно залил его известью. Не было потусторонних голосов и пугающего холода. Остался лишь голый контур.

Аккуратно закрыв дверь, Генри прошёл в кухню. Цепи были на месте, ломая его последнюю надежду… и было что-то ещё: вентилятор здесь не просто перестал вращаться, а сорвался с потолка и плюхнулся прямо на столик. Из раздавленного пульта от телевизора выглядывали разноцветные проводки. По лаку пошла паутина трещин. Одна из лопастей оторвалась и валялась на полу.

В квартире вдруг стало тяжело дышать. Генри подошёл к окну и мгновение смотрел на целое озеро разноцветных зонтов, проплывающих внизу. Словно почувствовав его внимание, дождь удвоил усилия.

Генри размахнулся и ударил кулаком по окну. Боли почти не было, и он решил, почему бы не повторить простое действие. Он бил и бил по невозмутимой тверди, стирая костяшки пальцев в кровь, и не мог остановиться. Он ждал боли, он жаждал боли, которая затуманила бы разум, скрыла за собой всё остальное. Восьмой день длилось его заточение, и Генри явственно ощущал, как пришёл к самому краю безумия. Квартира заперта. Последняя связь, напоминание, что он всё ещё в прежнем мире, обрушилась вместе с вентилятором. Дыра закрыта. Айлин умерла. Умерли все. Остался только он, ни на что не годный, обречённый стать немым свидетелем. Так хотел Бог, чтоб его. Так хотел Бог…

Тяжело дыша, он остановился. Снаружи по окну стекала вода, изнутри – кровь. Люди, которые куда-то спешили под струёй дождя, ничего не заметили. Наверное, они не повели бы ухом, если весь дом исчез с лица земли.

Генри закрыл лицо ладонью и сполз на пол. Кровь закапала на джинсы, но он не обращал внимания. Он проиграл. Оставалось только рвать волосы на голове и рыдать, проклиная Всевышнего, что ниспослал ему всё это, но он лишь сидел, опёршись спиной о подоконник, и видел пульсирующий свет на днище глаз. Он никогда не плакал.

Дело, которое поначалу казалось детективу Эвори Прайсу таким интересным и многообещающим (он даже надеялся благодаря ему взлететь на ступеньку-другую по карьерной лестнице), нравилось ему всё меньше с каждой секундой. На то были причины.

Во-первых, дело оказалось стойким «висяком». Убийца действовал настолько умело и скрытно, что не оставлял после себя никаких зацепок. Ни отпечатков пальцев, ни следов ботинка, ни малейшего волоска. Было бы за что ухватиться, Прайс мёртвой хваткой вцепился бы и тянул к себе, пока не размотал весь клубок. За это его ценили в управлении, пророчили большое будущее. Но хватиться было не за что. Казалось бы, после таких топорных убийств должна остаться целая плеяда улик, но эксперты лишь уныло качали головой.

Во-вторых, всё неслось слишком быстро. Прайс никогда не имел дело с таким