— Да, если доверять Гомеру, а он писал спустя двести лет после войны. За двести лет здесь все перестроили. Сам Гомер уже не мог видеть ворота. Не нарушая исторической правды, народная память могла переместить ворота на сорок-пятьдесят футов в сторону.
— Справедливо. Ведь и название их удержалось через предание…
Несколько дней провозились, разбирая верхний, более поздний дом. Выяснилось, что нижний дом стоял на возвышении, что свидетельствовало о его важности. Вдруг стены его разошлись в стороны, и в проеме лежали огромные медные засовы… Генри тотчас послал за Софьей. Ее рабочим приходилось нелегко: то и дело на пути вставала какая-нибудь стена, и расчистка дороги подвигалась медленно.
Когда она подбежала к нему, он сжимал в руках засовы и молча указал ей на углубления в каменной стене, где некогда были петли, державшие створы ворот.
— Боже мой! — воскликнула она сквозь слезы. — Ты нашел Скейские ворота!
— Пока одни. Нужно найти вторые.
Он вряд ли даже видел ее — в такое он пришел возбуждение. Пройдя вдоль стен семнадцать футов вверх, Шлиманы нашли и место, где крепились вторые ворота, — в пяти футах от древнего здания.
Рабочие столпились вокруг Генри, внимательно осматривая место.
— Почему они пробиты в стене, ведущей прямо в древний дом? — спросила Софья. — Не могли же воины и колесницы с лошадьми проходить сквозь дом.
Генри и минуты не раздумывал над ответом.
— Вторые ворота вели в большой внутренний двор. Отсюда улицы разбегались по всему городу. Помнишь, у Гомера:
Ночью смертельно усталый Генри не мог заснуть.
— То, что здание стоит выше ворот и что это капитальное сооружение, не оставляет, думается, никаких сомнений: оно — самая значительная постройка в Трое. Черт возьми, это должен быть дворец Приама!
— Если это дворец Приама, то под ним должен быть клад, сокровищница.
— Мне нужно съездить в Чанаккале за Зибрехтом — сфотографировать дорогу и все признаки ворот. Я дам телеграмму мосье Пиа, чтобы он прислал Лорана снять планы наших раскопок и подготовить следующий этап — расчистку всего акрополя.
— Сейчас мы на турецкой половине, а если акрополь захватит участок Фрэнка Калверта? — забеспокоилась Софья.
Он быстро взглянул на нее и нахмурился.
— Я буду искать примирения с ним. Ты обойдешься без меня день-другой?
— Попрошу Яннакиса дать мне для компании Поликсену. Генри выехал затемно: дорога неблизкая. Софья поднялась рано и целый день следила за раскопками внутри дворцовых стен. Обедала она в одиночестве, развлекаясь болтовней Поликсены, а ужинать села со всеми на кухне. Подождав, когда Поликсена уберет со стола, она вернулась с ней в каменный дом и села за письма домой, записала в журнал новые находки. Пришел Яннакис и около одиннадцати принялся безудержно зевать.
— Вам пора спать, — распорядилась Софья.
— Хотите, я останусь с вами? — предложила Поликсена.
— Спасибо, не нужно. Веди Яннакиса спать.
В полночь она легла, и сон сразу сморил ее. Она не могла понять, сколько времени проспала, когда проснулась внезапно, как от толчка. Кто-то был рядом с нею в постели, а кто — в темноте не поймешь. И тут она почувствовала резкий запах: Фотидис был у них известный грязнуля. На минуту она оцепенела от ужаса, Фотидис потянул ее к себе, и тогда она стала яростно отбиваться. Он лез к ней слюнявым ртом, она хлестала его по щекам, рука была липкой и теплой от крови. Крутя головой, он несколько раз выругался.
— Яннакис! — крикнула Софья. — Сюда! Помоги! Фотидис корявой лапой закрыл ей рот. Она пальцами попала
ему в глаза, и он завыл от боли.
— Яннакис! — кричала она. — Проснись! На помощь! Выругавшись, Фотидис стал выламывать ей руки. Она
сопротивлялась отчаянно, из последних сил.
«Господи боже, — обмирая, подумала она, — этот ненормальный еще изнасилует меня».
Распахнулась дверь. Вбежал полуодетый Яннакис, за ним Поликсена. Увидев Фотидиса, он рванул его из постели, словно куль муки, поднял над головой и с силой швырнул на пол.
— Оставайся с госпожой Шлиман, — приказал он Поликсене, — присмотри за ней. — Потом поднял потерявшего сознание Фотидиса. — Эту скотину, — обратился он к Софье, — я возьму к себе. И не отпущу, пока не вернется хозяин. Если хозяин прикажет, я из него дух вышину.
Забрав Фотидиса, он ушел. Поликсена придвинула к постели стул и, шепча утешения, взяла Софьины руки в свои.
Софья дала волю слезам и проплакала всю ночь. Сначала ее бил озноб, потом поднялся жар. Поликсена дала ей умыться, легкими движениями щетки расчесала волосы. Но голова пылала, как в огне, ее тошнило. К утру началась рвота.
— Поспите, — умоляла ее Поликсена. — Я никуда не уйду. Она впала в оцепенение, заменившее ей сон, но и тогда ночной кошмар обжигал ее сознание и она с воплем срывалась с постели.
Генри выехал из Чанаккале до рассвета и ни на минуту не остановился передохнуть. В полдень он был дома. Увидев Софью, он с болью в голосе вскричал:
— Что здесь произошло?! Поликсена выскользнула за дверь.
Софья бросилась к мужу на шею и в голос разрыдалась. Прошло немало времени, прежде чем он уяснил, что случилось без него. Когда, запинаясь, она кончила свой рассказ, он был вне себя.
— Где этот негодяй? Я убью его.
— Не надо, — слабо шепнула она. — Ему уже досталось от Яннакиса. Он в его комнате.
Вскоре он вернулся, дрожа от гнева.
— Яннакис сидит на этой скотине. Он сказал: «Когда он поднимает голову, я даю ему хорошую затрещину». Я послал к Драмали за арбой. Яннакис его сейчас связывает. Мы отправим его в Чанаккале, в тюрьму. Пусть погниет лет десять в какой-нибудь яме. Там ему самое место.
Сделав над собой усилие, она попыталась собраться с мыслями.
— Нет, Генри. Я не хочу, чтобы об этом знали. Я и так не знаю, куда деваться от стыда.
— От какого стыда? Чего ради?
— Не хочу, чтобы обо мне говорили… О том, что случилось. Я этого не переживу.
— Никто ничего не будет говорить! Я тебе обещаю. Прижавшись к его лицу щекой, она умоляюще шепнула:
— Ну, пожалуйста, Эррикаки. Просто отошли его. С минуту помолчав, он с видимой неохотой уступил:
— Ладно. Раз ты просишь. Но веревка по нему плачет. Генри был неистощим в заботах о ней. Он почти не оставлял
ее одну, а уходя на раскопки, прислал посидеть Поликсену. Снаружи с каменным лицом ходил Яннакис. Вечером Генри буквально не спускал ее с рук и благополучно убаюкал. Она уже не плакала, но временами
