— Да.

— Чтобы быть ближе к Господу?

— Ну, на это никаких камней не хватит.

— А разве не учит вас церковь помогать ближнему?

— Мы неученые, мы только строить умеем.

И они по-прежнему каждый день приезжали к холму, и по-прежнему рабочие дробили камни, освобождая от них траншеи.

Большой храм притягивал Генри как магнит. Здесь он сделал несколько замечательных открытий. Нашел четыре глиняных трубы I т. una п. два дюйма в длину и двенадцать дюймов в поперечнике), снабжавших храм водой, нашел три мраморных плиты, испещренных древнегреческим текстом, из коего явствовало, что эти плиты надлежит поместить в храме. Генри ошалел от счастья. Раз «храм», значит, непременно «храм Афины». Никакое другое святилище не заслуживает названия «храма»! К тому же здание было повернуто на восток и во всех деталях совпадало с афинским Парфеноном. Он доставил все три плиты в рабочую комнату, отмыл теплой водой, и Софья села за перевод. Уже можно было более или менее уверенно датировать плиты третьим веком до новой эры.

Кончив перевод, она растерянно взглянула на него.

— Милый, мне так не хочется портить тебе радость, но все это не имеет никакого отношения к культу. Кому-то царь жалует землю… Помнишь, мы уже находили такие.

Но воспарившего Генри было очень непросто вернуть на землю.

— Это неважно. На тех плитах даже не упоминалось о храме, а здесь специально оговаривается, что их следует поместить в храме. Ведь так? — Так, конечно…

Беда, что он никак не мог найти в храме целых скульптур. Когда они наконец докопались до пола, то ткнулись в плиты песчаника — и больше там ничего не было. Генри считал, что статуи уничтожили религиозные фанатики и невежественная чернь. Если бы у храма был земляной пол, то за много веков статуи ушли бы в землю и сохранились. А песчаник удерживал их на себе до тех пор, пока не явились вандалы.

Сразу под основанием храма он нашел до блеска отполированные боевые топорики и еще раз поразился умению, с которым древние мастера, располагая скудным инструментом, делали такие прекрасные вещи.

Их было много, этих вещей, они до отказа заполнили их рабочую комнату: терракотовые вазы без совиной головы, зато С женскими грудями, большим пупком и маленькими закрученными ручками — вроде заломленных рук. Каждый день рабочие подносили в корзинах метательные кольца из гранита, диоритовые пилки, молотки, ножи. В одной из траншей они обнаружили огромное количество сосудов для вина, они были высотой в шесть футов. Был уже март, дни становились все длиннее. Полихрониос Лемпессис и Фотидис засиживались далеко за полночь, отчищая, восстанавливая, сортируя находки. Иногда к ним присоединялись Яннакис и Поликсена. Софья больше не ходила на раскопки: чтобы только расписать вечером все дневные находки, ей приходилось сидеть за столом по шесть часов. Генри отвоевал для себя уголок стола и каждый вечер составлял подробнейший отчет о дневной работе. Иногда он писал по- гречески, чаще — по-немецки или по-французски. Он не расставался с карманным компасом, и все вновь открытые стены были у него точно ориентированы относительно друг друга.

— Пора вывозить отсюда нашу половину, — сказал он ей однажды.

Первое золото в этом сезоне нашли рабочие Софьи: два медных гвоздя с золотыми шляпками. Когда, зажав их в кулаке, она прибежала к Генри, его лицо осветилось торжеством.

— Молодец!

Но особенно он гордился Большой башней. Он писал в дневнике:

«Стоит проехать всю землю, чтобы увидеть башню, которая господствовала не только над равниной у подножия холма, но и над всем плоскогорьем к югу».

С западной стороны башни рабочие нашли остатки очень большого дома, владелец которого, решил Генри, был богатым человеком: полы в нескольких комнатах были выложены отлично обработанными плитами красного камня. Взглянув на небо и ни к кому не обращаясь, Генри сказал:

— Так. Это пока самый большой дом. Когда же дворец Приама?

Весна была ранняя. К середине марта Троада покрылась цветущим ковром—шафран, багровые соцветья чеснока. На деревьях лопались почки, но теплело так быстро, что болота после зимы без дождей стали пересыхать и пошел мор на лягушек. Малярия десятками косила рабочих. Наученный опытом, Генри основательно запасся хинином. Он увеличил дозы себе, Софье, десятникам и художнику Лемпессису. Рабочий день еще удлинился, и он снова поднял жалованье—до десяти пиастров (сорок центов).

В эти дни ровной, размеренной работы Генри сделал удивительную находку: навершие скипетра в форме львиной головы из прозрачного горного хрусталя. Дождавшись утреннего перерыва, он, не скрывая торжества, показал вещь Софье.

— Раньше мы здесь не находили хрусталь, — заметил он. — В древности ближайшие горы кишели львами. Гомер много говорит о них. Только имея возможность часто наблюдать их, он смог так живо передать особенности этих зверей.

Каждый час приносил поразительные находки. Неподалеку от львиной головы нашли граненый шестиугольник из горного хрусталя, пирамидку из мрамора с черными, белыми и голубыми прожилками. Какой-то медный инструмент, похожий на удила, медные ножи, каменные наконечники копий. На верхней площадке башни впервые нашли части музыкальных инструментов: украшенная орнаментом трубочка слоновой кости и пустотелая плоская кость с тремя дырочками сверху.

— Если так будет продолжаться дальше, — радовался Генри, — то мы и впрямь составим картину троянского быта.

Изменив немного направление раскопа, Генри открыл большую выемку перед входом в их каменный дом. На глубине десяти футов рабочие отрыли несколько больших, красиво сделанных сосудов. Софье приглянулась изящная черная ваза в форме супницы, которую она сразу забрала себе.

— В первый же вечер дома, — пообещала она Генри, — я приготовлю тебе баранью похлебку с овощами.

Чуть ниже в траншее нашли лохани, одна была с ручками и имела два фута в высоту.

— Ты орудуешь в чьей-то кухне, — заметила Софья. — Остается только найти барашка на вертеле.

На глубине между тринадцатью и двадцать шестью футами, пройдя стены прямоугольного в плане дома, рабочие наткнулись на целый склад утвари. Все вазы были оригинальной формы. Софья особенно выделила блестящую черную вазу с женскими грудями и двумя ручками.

Она попросила Генри соорудить на крышах их каменного и деревянного домов аистовы гнезда. В турецких деревнях водилась пропасть аистов, иногда они гнездились по нескольку на одной крыше.

— В Германии считается, — сказал Генри, — что аисты приносят счастье дому.

— Вдобавок они поедают насекомых и лягушек. Я рассчитываю с их помощью извести сороконожек.

Генри подрядил хорошего плотника, турка Мастроянниса, и тот на совесть сделал гнезда, но аисты их почему-то забраковали.

— Выходит, в наши дома не придет удача, — сумрачно заключил Генри.

— Чепуха, — возразила Софья, — На холме бывают сильные ветры, и аисты боятся, что их гнезда снесет.

В конце марта рабочие разошлись по домам: пришла пора подрезать виноградные лозы. Работы на холме, по существу, прекратились, и нашли совсем мало: золотое блюдо, формой напоминавшее наконечник стрелы, хорошо сохранившийся женский череп в цельной терракотовой урне. На дне вазы сохранились пепел и кости, бронзовая шпилька для волос.

Опять задул пронизывающий северный ветер. Даже в доме не удавалось согреться. Долгими вечерами Шлиманы вели записи, Генри писал и переписывал статьи, а руки коченели от холода. Они снова уступили каменный дом десятникам и перед сном жарко топили очаг в их прошлогоднем пристанище. Это едва не стоило им жизни, поскольку очаг был выложен прямо на деревянном полу. Однажды Генри