— Я подписал инструкцию «Двенадцать заповедей на Востоке и обхождение с русскими», определяющую суть политики германского государства: каждый, будь то солдат, офицер или генерал, должен осознать, что является представителем великой Германии, знаменосцем новой Европы и обязан с достоинством проводить наитвердейшие и наибеспощаднейшие меры...

— Да, мой фюрер, — восторженно подхватил Кейтель, — на Востоке человеческая жизнь ничего не стоит!

— В памятку солдата я своей рукой вписал: «Германец — абсолютный хозяин мира. Ты будешь решать судьбы Англии, России, Америки. Как и подобает германцу, уничтожай все живое. У тебя нет сердца и нервов, на войне они не нужны. Подави в себе жалость и сострадание, убивай всякого русского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик, — убивай!» — Гитлер принял излюбленную наполеоновскую позу и изрек: — При осуществлении операции «Цитадель» приказываю пленных не брать, расстреливать на месте!..

— Мой фюрер, — вкрадчиво заговорил Розенберг, поднявшись с дивана, — мы учимся у вас решительности, твердости и беспощадности к врагам рейха. Понимаем, что не возвеличим тысячелетний рейх, если будем миндальничать с врагами. — Он не заметил, как Гиммлер выразительно глянул на Гитлера, дескать, послушайте сами своего рейхсминистра, который пытается усидеть на двух стульях: вам, фюреру, угодить и врагов рейха пощадить. — Но нам не следует забывать, что на наших военных заводах не хватает рабов. Вчера я встретил удрученного рейхсминистра вооружений Шпеера...

— А мне он выразил свое сожаление, — бесцеремонно перебил Геринг, — что скоро не сможет в нужном количестве поставлять самолеты, бомбы, вооружение, если Гиммлер не перестанет пока уничтожать в своих печах здоровых мужчин. Рейхсфюреру стоит умерить свои аппетиты. Так мы скоро останемся без рабов! Пустить их в расход всегда успеется.

Гиммлер промолчал, зло блеснув очками, и презрительно усмехнулся. Это еще больше распалило невоздержанного Геринга.

— Рейхсфюрер СС опошлил благородную идею концлагерей, — выкрикнул он. — Всем известно, что идея их создания принадлежит мне. Я их строил в качестве стойла для рабов, а Генрих превратил их в скотобойни. Какая от того выгода рейху в настоящее время?

Гитлер недовольно поморщился, а Розенберг, испугавшись, что его обвинят в завязавшейся сваре, попытался смягчить общий тон разговора:

— Говоря о рабах, я имел в виду пленных, которых захватят наши войска в ходе операции «Цитадель», — сказал он вкрадчивым голосом. — Стоит ли уничтожать сотни тысяч здоровых мужчин? Их можно использовать в качестве рабов. Их можно одеть и в форму легионеров. У нас, мой фюрер, имеется некоторый опыт. Туркестанские части уже проявили себя в Калмыцких степях, блокировав партизан, а в Италии туркестанцы несут сторожевую службу...

— Не те ли это легионеры, что на сторону большевиков с оружием ушли? — хохотнул Геринг, довольный тем, что осадил Розенберга, которого ненавидел лишь за то, что снюхался с его извечным врагом Гиммлером. — От них, мой фюрер, как от козла молока. Не вояки, а одно горе! Пусть уж лучше рабами вкалывают, а им ведь еще и эсэсовские погоны цепляют. — Рейхсмаршал пустил теперь шпильку в самого рейхсфюрера СС.

— Вы, Альфред, как курица с яйцом носились сначала с казаками. — Фюрер подхватил мысль Геринга. — Я позволил вам с Гиммлером создать главное управление казачьих войск, сформировать войско Донское. Где оно? Под Сталинградом казаки больше перебегали на сторону красных и саботировали, чем воевали. А от тех, что остались у нас, пользы ни на грош! Не слишком ли вы увлекаетесь и туркестанцами? Не время нам играть в демократию. Восток любит силу, а азиаты по своей натуре рабы, и с ними надо говорить на языке меча...

— Мой фюрер! — воскликнул рейхсфюрер СС, преданно поедая глазами Гитлера. — В Европе нет человека, который не восхищался бы вашей феноменальной памятью, а значит, и вашим гением. Это вам принадлежит гениальная идея о пятой колонне в большевистском тылу. Чтобы создать ее, мы не щадим ни рабов, ни немцев. Если надо, даже навешиваем эсэсовские погоны: цель оправдывает средства. Иным же бельмесам такое кажется предосудительным. Мы договорились с Розенбергом...

— Оставьте! — Гитлер, садясь в кресло, плаксиво сморщился, замахал руками. — Вы, Генрих, самый выдержанный мой соратник. В этот час нам пристало говорить только о деле. Склок не потерплю!..

— Я дело предлагаю, мой фюрер, — обиженно шмыгнул носом Гиммлер. — После победы под Курском мы возьмем на полный учет всех захваченных пленных, местных жителей, а также трофеи. Конечно, не всякий людской материал нас удовлетворит. Мы отберем жизнестойкие существа, приемлемые для арийской эстетики. По вашему указанию, мой фюрер, мы уже приступили к экспериментам по селекции, но эта работа посложнее, чем рыскать по музеям Европы, бездумно восхищаться и отбирать картины проклятых импрессионистов.

Гиммлер выстрелил дуплетом. Первым потрафил фюреру, ненавидевшему живопись импрессионистов, которых считал еврейскими агентами, кретинами, а их работы халтурой, мазней маляров. Вторым выстрелом рейхсфюрер СС метил в Геринга, мстя ему за «эсэсовские погоны». Гиммлер-то знал, что люди Геринга уже обшарили даже частные коллекции в оккупированных странах, пополняя домашний музей рейхсмаршала шедеврами эпохи Возрождения. Правда, их новый обладатель был не очень-то искушенным ценителем искусства, его отношение к картинам определялось в зависимости от их стоимости на черном рынке.

О жульнических акциях с картинами Гитлер знал от самого Геринга, который, упреждая доносы рейхсфюрера СС, делился с фюрером добычей, обычно уступая ему произведения менее ценные и не очень известные. Но сейчас фюреру не хотелось слушать перепалку министров, и он спросил:

— Так как же идет селекционная работа с людским материалом, Генрих?

— В концлагерях поточным методом ликвидируем неполноценный материал — коммунистов, евреев, цыган, больных, словом, весь мусор. Следующая очередь за обладателями коричневых паспортов. Это материал различного возраста, кроме стариков. В их жилах течет кровь греков, турков, поляков, монголов, печенегов. Таких много на Украине. Хотя они считают себя славянами, но это монголоиды — широкоскулые и кучерявые, как французы, раскосые, как китайцы. До печей они еще поработают на благо рейха...

Геринг демонстративно достал свои карманные часы, щелкнул золотой крышкой и шумно зевнул, с хрустом потянувшись. Блонди зарычала на него, вызвав новую вспышку смеха. Гитлер одной рукой погладил под столом собаку, улыбнулся, кивнул Гиммлеру.

— Мы также начали выдачу голубых паспортов, — продолжал рейхсфюрер. — Их получают и славяне, главным образом украинцы, отвечающие по внешним чертам параметрам арийской антропологии. Это рослые экземпляры, русые, голубоглазые, с прямыми чертами лица и высоким лбом, в возрасте не старше тридцати пяти лет. Они вполне могут сойти за немцев. С годами, особенно их дети, забудут свой язык, род, свою родину...

— Квота? — Гитлер под столом чесал Блонди шею.

— Пять миллионов, мой фюрер, — ответил Гиммлер, не сразу понявший вопроса. — Только пять миллионов человек и ни одним больше получат на Украине голубые паспорта...

— Никак не больше! — вскрикнул фюрер. — Оставьте и для англичан. Среди них особенно много похожих на нас, немцев.

— Мы дадим им подобающее арийцу воспитание, вдохнем в них дух кастовости, исключительности. Из одних мы выветрим все славянское, азиатское, из других выбьем англосакскую спесь... Это будут преданные рейху рабы!

— Германия, подобно Древнему Риму, станет великим рабовладельческим государством! — воспламенился Гитлер, уже забыв — или искусно притворился — о только что отданном приказе расстреливать всех пленных. — Если Римская империя просуществовала пять веков, то рейх будет вечным. Даже великие умы той эпохи не мыслили себе мира без рабства, которое считалось совершенно необходимым и существовавшим извечно.

Розенберг украдкой взглянул на Гиммлера, но тот не сводил глаз с фюрера, который буквально захлебывался:

— Я отвоюю Сталинград, — неожиданно сменил он тему. Видно, поражение на Волге не давало ему покоя. — Я раздавлю Петербург, объявлю тотальную мобилизацию, сведу на нет все их победы!