резиденции короля.

А Каракурт все ждал, притомившись, опустился на корточки, чувствуя на себе изучающие взгляды откуда-то наблюдавших за ним глаз. Теряя терпение, он зло подумал о начальнике тюрьмы словами Мадера: «Он из Кафиристана, горной страны кафиров — неверных. Свою землю они называют Нуристаном — Лучезарной. Король там силой построил мечети, однако мусульманами они не стали и христианами тоже. Язычники...» Такого проймешь только страхом или деньгами... Мадер тоже плут! В мусульманском мире его величают Вели Кысмат-ханом. И рассуждает как праведник от ислама, а сам в душе гяур гяуром...

Тюремная дверь распахнулась, и в ее проеме Каракурт увидел трех афганцев в полицейской форме. На первый взгляд они походили друг на друга, но, приглядевшись, Курреев выделил среди них стройного, щеголеватого начальника тюрьмы Хабибуллу. Поигрывая костяной рукоятью толстой камчи, в конец которой был вшит увесистый кусок свинца, он впился в пришельца острыми льдинками голубых глаз. И впрямь взгляд кафыра!

— Вам привет от дядюшки Вели Кысмат-хана, — не здороваясь, произнес Каракурт начало пароля.

— Как поживает сердечный друг моего отца? — улыбнулся Хабибулла розовыми девичьими губами.

— Я с рекомендательным письмом, — нехотя выдавил Каракурт, раздражаясь тем, что пароль приходится говорить при людях. — Может, пригласите?

— Первый раз вижу человека, недовольного тем, что его в зиндан не приглашают, — пошутил Хабибулла, но, перехватив злой блеск в глазах гостя, закусил нижнюю губу, пропустил его в дверь.

Тюрьма у Каракурта тоже вызвала удивление. Не похожая на те, что видел в Кандагаре и Кабуле, она размещалась в пяти десятках приземистых домиков с узкими, почти под самую крышу, щелями, заменявшими окна. В несносную жару и трескучие морозы, на земляном полу, на старых драных кошмах и всяком тряпье, кишевших вшами и блохами, ютились в тесноте арестанты. В домиках, где попросторнее, ткали ковры, мелькали темные силуэты в чадрах, яшмаке — платке молчания. Раз есть туркменки, быть тут и туркменам: Мадер впустую Каракурта так далеко не пошлет.

Войдя в кабинет начальника тюрьмы, Курреев обменялся с ним второй половиной пароля. Затем снял с себя заплечный мешок и достал оттуда тугой сверток.

— Это от Вели Кысмат-хана. Доллары, как просили.

— Это все? — Хабибулла взвесил рукой сверток. — Я же не один. Мои люди думают, что я деньги гребу лопатой...

— Скоро будешь грести. — Каракурт по обыкновению перешел на привычное «ты». — Наши друзья вот-вот будут здесь, а они умеют ценить преданных людей. Тогда тебе найдется местечко потеплее — не вонючий зиндан, а кресло министра внутренних дел!

— О такой высоте и мечтать не смею. — Холодные глаза Хабибуллы алчно блеснули, он сглотнул слюну. — Я могу довольствоваться и скромной должностью пограничного комиссара, а брат мой — главного провизора... Он ведь в Сорбонне учился.

— Все будет! — Каракурт понимающе улыбнулся: у этого кафира губа не дура. — Я сам попрошу о том Вели Кысмат-хана. Мне он не откажет. А пока устрой меня надзирателем, дай имена всех арестантов, побывавших в Средней Азии.

— Таких я помню на память, особенно туркмен.

— И второе мое условие: я должен работать один.

— Я назначу вас старшим надзирателем, будете ходить всюду, подчиняться лишь мне. — И тут же поправился: — Для виду только...

Среди обитателей тюрьмы были и старые и молодые контрабандисты и торговцы опиумом, убийцы и воры, по национальности туркмены, узбеки, курды. Одни покинули родные края еще детьми с родителями, другие бежали после революции или в годы коллективизации, третьи сами не заметили, как очутились на чужбине, подавшись за родовыми вождями...

Посетив ранее темницы Кабула и Кандагара, Каракурт остановил выбор на немногих, разложив их по полочкам: на верхней те, кто сумеет перейти советскую границу, осесть там и собирать шпионские сведения; пониже — способные совершать диверсии, распространять слухи; на самом низу — убийцы и контрабандисты. Правда, от охотников отбоя не было, да не всем верил Каракурт, зная, что Мадер три шкуры спустит с него, если наберет всякую шушеру, годную лишь для того, чтобы расколоться перед чекистами.

А в Фарахе своей работой Каракурт остался доволен. Завербовав пятерых, которых тут же освободили из-под стражи, он с чувством исполненного долга собрался податься в Герат, встретиться с Эшши-ханом. И вдруг в кабинете начальника тюрьмы нежданно-негаданно наткнулся на самого джунаидовского сынка. Все такой же подвижный, коренастый, он ощупал Курреева неприязненным взглядом, но тут же в деланной улыбке оскалил желтые зубы. Что привело его сюда? Понапрасну он и шага не ступит.

— В зиндане немало моих людей. — Эшши-хан решил упредить любопытство Каракурта. — Ковры мне они ткут. Коммерция любит расторопных.

— Вот почему ты в Иран не поехал! — усмехнулся Каракурт. — Не легче ли их на волю выпустить?

— Голодные покладистее, и тюремные ковры подешевле обходятся. — Эшши-хан с издевкой поглядывал на Хабибуллу, думая о взятках, которые приходится давать ему — иначе арестантов не выделит.

— Хан-ага добрый хозяин, — вставил Хабибулла. — Доставил в зиндан жен своих батраков, что тут сидят. Они и ковры ткут и кошмы валят.

— А останется кому до срока с полгода, — с тонких губ Эшши-хана, окаймленных черными усами и бородою, не сходила ядовитая усмешка, — начальник тюрьмы делает мне подарок, выпускает нужного мне человека пораньше, и тот до могилы будет верен мне...

Каракурт отвел глаза — нашел кого дурить! Теперь он не тот простачок, что ходил в телохранителях Джунаид-хана. Юнца и вокруг пальца обведешь, а старого воробья на мякине не проведешь. Джунаидовский сын, убей, всей правды не скажет, в лучшем случае полуправду.

— Вели Кысмат-хан страшно рассердится, — Курреев, оставшись наедине с Хабибуллой, решил потрясти его, — узнав, что его агент по кличке Красавчик пытается удержать в одной руке два арбуза...

— Но Эшши-хан такой влиятельный человек, — побледнел Хабибулла. — Разве он не пользуется покровительством нашего шефа?

— Зачем тут отирается? Кто его интересует?

— Один кузнец и ювелир по имени Гуртли Аллаберды. — Хабибулла с опаской глянул на дверь. — Осужден на двенадцать лет, значится в тюремном списке, но живет в другом месте.

— Что за птица?

— В Файзабаде он убил пограничного комиссара, родича нашего губернатора. От казни туркмен откупился, Эшши-хан помог.

— На чем потом попался? — Курреев потянул ноздрями воздух, словно хищник, напавший на потерянный след.

— На контрабанде, торговал оружием, терьяком. В Туркмении у него родной брат живет...

— Где Гуртли сейчас?

— Адрес мне неизвестен. И вообще его держат в секрете.

— Если губернатор простил за родича, значит, он ему нужен?

— В том-то и дело, что Гуртли работает на губернатора. Химичит с контрабандным золотом, драгоценными изделиями...

— Почему он не бежит?

— Куда? — Хабибулла поджал губы, затем пояснил: — В Туркменистане его знают как облупленного, в Иране и Афганистане он наследил. Эшши-хан, видно, чем-то его обнадежил, недаром о нем тоже недавно расспрашивал.

А этот Хабибулла вовсе не дурак: Эшши-хану, набравшему восемьсот всадников, позарез не хватало юзбашей. В Афганистан скоро нагрянут немцы, и он ринется в Туркмению, чтобы восстановить свое ханство, свершить то, что не удалось при жизни отцу. Гуртли — стреляный зверь, такие нужны и