Агриппине, — подумала она. — Правда, Клавдий — всеобщее посмешище. Зато он — дядя императора, у которого нет сыновей!»
— Клавдий, — успокоившись, спросила она. — Ты собираешься вступить в повторный брак?
Он ошалело отшатнулся, решив, что Домиция предлагает в жены себя.
— Что ты! — замахал он руками, словно отгонял мух. — Конечно, не собираюсь! — и, подумав, что грубый отказ обидит Домицию, добавил как можно мягче: — Я не создан для супружеской жизни. Мне было трудно сохранять строгость с жёнами. Они постоянно обманывали меня и обводили вокруг пальца. Наверное, я в самом деле глуп! А женщина, которую муж не держит в узде, так распоясывается!.. — Клавдий выразительно покачал головой.
Домиция сочувственно зацокала языком.
— Ты не на тех женился! — убедительно произнесла она. — Твои бывшие супруги оказались хитрыми, развратными матронами. Женись на юной девушке, невинной и неопытной, воспитанной в старинных традициях! Ты будешь её первым и единственным мужчиной. Ей и в голову не придёт ослушаться тебя или обмануть.
— Где найти такую невесту? — Клавдий неопределённо усмехнулся. С силой втянул в себя свежий ночной воздух, наполненный ароматом цветущих деревьев. Юная девушка! Неопытная и невинная! С глазами, как звезды, и с цветами в пышных волосах. Мечта! Но не для него! Ему, стареющему глупцу, подойдёт злобная, немолодая мегера.
— Моей дочери, Валерии Мессалине, четырнадцать лет. Через год девочку пора выдавать замуж. Я буду рада, если ты станешь её мужем.
Клавдий удивлённо открыл рот. Он смутно помнил юную Мессалину. Черноглазая худенькая девочка, играющая с другими детьми в Саллюстиевых садах… Оказывается, она уже достигла брачного возраста. Как быстро идёт время!
— Я?.. Я?! — от неожиданности он снова начал заикаться, хотя только что говорил свободно.
— Ты, — кивнула Домиция.
— Я согласен! — лихорадочно воскликнул Клавдий и поцеловал в щеку будущую тёщу, насчитывавшую меньше лет, чем он сам.
Возвращаясь к себе, Клавдий ликовал: «Судьба сжалилась надо мной и напоследок решила одарить счастливой семейной жизнью. Милая девочка, юная и невинная! Как сильно я буду любить её!»
Дядя императора жил во дворце. Не по собственному желанию, а потому что ему некуда было деваться. Городской дом Клавдия много лет назад сгорел при пожаре. Клавдий с горечью вспоминал, как попросил у дяди Тиберия денег, чтобы заново отстроить жилище. Старый император дал ему сорок монет по сто сестерциев и велел не морочить голову.
Клавдий проснулся поздно. Сказывалась вчерашняя усталость. Не хотелось покидать уютную постель.
Вокруг него в привычной утренней суматохе суетились рабы. Их у Клавдия было трое, как у бедного поэта Горация: Нарцисс, Паллант и Феликс.
Нарцисс принёс тёплую воду в тазе и наточил железную бритву, чтобы аккуратно выбрить господина. Феликс вытаскивал из сундука чистую тогу. Паллант расставлял на медном, натёртом до блеска подносе вино и сладости на завтрак Клавдию.
Клавдий умилился. Рабы, столь презираемые утончёнными патрициями, были ему преданными друзьями. Особенно Паллант. Клавдию уже рассказали, отчего император вчера рассердился на него.
— Паллант, подойди ко мне, — позвал раба Клавдий.
Паллант подошёл. Поставил на край ложа поднос с медовым печеньм.
— Отведай, доминус.
Клавдий жадно поедал любимые сладости и расстроганно смотрел на Палланта.
— После завтрака пойдёшь со мной, — заявил он, жуя печенье и роняя крошки на покрывало.
— Как прикажешь, доминус, — поклонился Паллант.
Клавдий привёл Палланта к претору.
— Вот мой раб. Пусть он станет свободным, — решительно произнёс он, протягивая претору мешочек с деньгами — налог, составляющий двадцатую часть стоимости раба.
Претор кивнул. Коснулся плеча Палланта тонким жезлом — символом судебной власти.
— Объявляю тебя свободным, — произнёс положенную фразу.
Паллант затрепетал. Никогда в жизни он не забудет этот жезл, золотистый в лучах утреннего солнца; ни претора, седого и угрюмого; ни криков водовоза, доносящихся из открытого окна; ни пылинок, поднявшихся от свитка, в который претор внёс его имя: Паллант, вольноотпущенник Клавдия.
Клавдий, улыбаясь, приблизился к Палланту и несильно ударил его по щеке. Наверное, не случайно при освобождении бывший хозяин даёт ритуальную пощёчину бывшему рабу. Паллант, потерявший от счастья дар речи, пришёл в себя от удара. Он с признательностью поцеловал руку Клавдия и прошептал:
— Спасибо, доминус!
— Теперь для тебя я — патрон, — напомнил Клавдий.
Они вышли на улицу. Паллант зажмурился: солнце для него отныне светило по-особенному.
— Теперь ты свободен. Можешь уйти от меня и поселиться где тебе угодно, — вздохнул Клавдий. — Мне будет недоставать тебя!
— Я не покину тебя, патрон, — пообещал Паллант. — Буду вести твои дела и заботиться о тебе, как и прежде. Ты дал мне свободу, этого достаточно.
LIX
Наступил день, предназначенный для торжественного освящения храма Пантеи-Друзиллы.
С раннего утра римляне пёстрыми толпами собирались у храма. Спешили посмотреть на занятное зрелище.
День выдался непогожий. Тучи заволокли небо. Накрапывал мелкий дождь.
Преторианцы шагали, выстроившись ровными рядами. Их красные туники и султаны из конского волоса выделялись яркими пятнами на слякотно-сером фоне. Восемь рослых центурионов несли на плечах позолоченое кресло, прикреплённое к двум шестам. На кресле торжественно восседал Калигула.
Римляне перешёптывались, показывая на него пальцами. Они с трудом узнавали императора. Гай Цезарь изображал бога.
Рыжие волосы были щедро присыпаны золотым песком. Накладная борода с крупными завитушками тоже блестела золотом. Льняная набедренная повязка, явно позаимствованная у жрецов Изиды, мягкими складками опускалась от пояса до колен. Калигула выставил на всеобщее обозрение впалую грудь, искусно лишённую волос и смазанную для блеска оливковым маслом.
В правой руке он держал кривые молнии, отлитые из чистого золота. Время от времени император потрясал молниями. Преторианцы внимательно следили за движениями Калигулы и усиливали их яростным звоном систров, чтобы создать иллюзию громового удара.
— Славься, Гай Цезарь, Юпитер Латинский! — пели актёры, обученные Мнестером.
Сам Мнестер, обрядившись в маску пророчицы-пифии, вдохновенно провозглашал:
— Славьте нашего императора, равного богам! Возводите ему статуи, приносите жертвы и курите фимиам!
В толпу летели серебрянные монеты. Плакали дети, которым в давке случайно наступали на ноги. Звенели систры, вызывая головную боль. Проводили на серебрянных цепочках павлинов, предназначенных в первую жертву. Мимо зрителей, изумлённо открывших рты, проносили императора, похожего на золотого истукана.
Гая Цезаря торжественно внесли на плечах в храм. За ним, толкаясь, последовала римская знать. Плебеев не пустили внутрь. Преторианцы отталкивали мечами тех, кто несмотря на запрет, попытался проскользнуть.
Гай выбрался из кресла и подошёл к мраморному алтарю. Статуя Друзиллы возвышалась между двумя светильниками. Гай печально всмотрелся в знакомое до боли лицо. Розовый мрамор, выбранный для статуи, напоминал тёплую, гладкую кожу Друзиллы. Но пустые каменные глаза глядели на Гая безжизненно, и каменные губы не оживали для любовного поцелуя.
Хрипло кричали павлины, которых жрецы готовили к жертвоприношению. Фламинго беспокойно хлопали
