просушены феном. Шелковая нить, некогда намертво стянувшая губы – это была одна из первых ступеней работы Чучельника – вспорота: в ротовую полость «изделия» Чучельник «согласно предписания» положил кусочек камфары и кожуру граната (вещества, богатые танином). И снова шелковой ниткой при помощи специальной скорняжной иглы зашил губы, некогда принадлежавшие китайцу Пекину, губы, осыпавшие кого-то поцелуями, а кого-то угрозами и ругательствами, а потом однажды до крови прикушенные от нестерпимой боли…
Вещь была уже водружена на специальную деревянную подставку. Такие подставки, как и футляры- шкатулки – изделия резчиков по дереву с островов Ява и Бали, а также отрезы синего и пурпурного шелка, в которые завертывалась ВЕЩЬ, Белогуров закупал оптом в антикварных лавках Сингапура и Гонконга. Искал самые старые изделия – 10–20-х годов. Ибо хорошо отполированное старое дерево «аксессуаров» создавало для ВЕЩИ особую неповторимую атмосферу.
Когда Чучельник под неусыпным надзором Егора продемонстрировал изделие во всей его противоестественной и чудовищной красе, Белогуров долго разглядывал эту, пожалуй, ни с чем более в мире не сравнимую вещь. Он вглядывался в черты, когда-то бывшие чертами Пекина и… не узнавал его. И дело было даже не в малых, парадоксально малых по сравнению с «исходным материалом» размерах. Нет, ЭТА ВЕЩЬ, пройдя через руки Чучельника, теперь вообще мало была похожа на нечто, принадлежавшее некогда человеку, живому существу. Это была причудливая, пугающая, отвратительная и одновременно… неимоверно изящная (Белогуров и сам сознавал чудовищность такого сравнения) игрушка. Воплощение, быть может, бредовой, а может, и не такой уж и бредовой игры чьей-то фантазии – вывихнутой, изощренной, больной. Да, так и казалось на первый взгляд, однако…
Белогуров протянул руку и погладил мягкие черные волосы. Он все хотел себе представить Феликса рядом с этой вещью. Ведь теперь у него их две, под пару… Вот тогда-то это ощущение – все вниз и вниз, словно камень, катящийся под гору, все быстрее и быстрее – снова вернулось. А с ним пришла и знакомая сосущая душу жажда: сейчас бы напиться так, чтобы ни о чем уже не думать…
– Я старался, Иван. – Чучельник за его спиной (он не сводил очарованного взгляда с ВЕЩИ) впервые за много месяцев назвал его по имени. Прежде он вообще никак к Белогурову не обращался. – Я очень, очень старался. Какая красивая… Тсантса. Я так хотел, чтобы на этот раз все получилось. Так старался… Я – молодец?
– Ты… – Белогуров почувствовал, что горло у него перехватило. – Егор, упакуй ее осторожно. Отнеси в машину. Пора ехать.
Чучельнику он в глаза не смотрел. Лишь улыбнулся ему бледно. Точнее, попытался. Но не получилось.
– Деньги привезешь и… Слушай, Ванька, что я тебе сейчас скажу, – Егор стоял выпрямившись, расставив длинные ноги, – насчет Салтычихи… Те пятьдесят кусков мы ему отдали. Ладно, надавил – мы поплыли. Но насчет остального… Да пошел он знаешь куда? Баста! С этих денег – ни копейки он у меня не увидит. Мне это надоело, понял? Это самое. Он мне надоел, этот старый педераст! Не можешь сам жестко с ним поговорить, расставить раз и навсегда все точки, трусишь – давай я с ним сам встречусь. За те его чертовы инвестиции мы с ним с лихвой расплатились. За квартиру твою – ты у него деньги брал, не мы с Женькой, – расплатишься из своей доли. А остальное – те двадцать пять процентов от прибыли, что он из нас выбивает… да пошел он!.. Ограбиловка чертова. Так и заяви ему: мы эти двадцать пять платить отказываемся! А будет настаивать… – Егор жестом каратиста рубанул воздух.
Белогуров слушал молча. С тех пор как они в этом подвале прикончили телохранителя «дяди Васи» и сделали из него то, что теперь лежало в изящной резной шкатулке мастеров с далекого острова Бали, и это так безнаказанно сошло им с рук (за все долгие недели, прошедшие со дня смерти Чжу Дэ, Салтычиха ни разу не позвонил, не напомнил о себе, а Белогуров, естественно, не желал нарываться и тоже выжидал), Егор не раз уже позволял себе высказывания в адрес их «благодетеля» в таком вот крайне мятежном тоне. Со смертью китайца в Дивиторском словно плотина прорвалась. В его взгляде, когда он говорил о деньгах, о Салтычихе, о том, что эта ВЕЩЬ наконец-то последняя – они наконец-то развязались со всем этим чертовым кошмаром, читались самые противоречивые чувства: злоба и надежда, алчность и отчаянная удаль, страх и ярость, облегчение, что «все позади» и вместе с тем некое тайное сожаление по этому же самому поводу: все позади… уже?
– Сначала надо получить деньги, Егор. Привезти их сюда, подержать в руках, – ответил Белогуров так, как некогда ему отвечал Салтычиха. – А потом… там решим, как нам поступить. Может, ты и прав. Смелость, говорят, города берет. А нахальство…
Егор его тогда не понял. Он проводил Белогурова до машины. Сам же сел за руль стареньких «Жигулей»: утром они обсуждали с Белогуровым, как им быть с ними. «От этой рухляди пора избавляться. Все равно больше они нам не понадобятся, – сказал Белогуров. – Да и видели вас на них в Солнцеве… Сразу надо было с ними покончить, да руки не доходили. Но медлить больше нельзя». Егор согласился: он съездит на заправку, специально зальет полный бак, а вечером отгонит «Жигули» на пустырь куда-нибудь в районе Бутова и «запалит тачку с четырех концов», а сам вернется на такси либо частника поймает.
Он отчалил на заправку первый. Белогуров медлил. Наконец собрался с духом и тоже тронул машину. Когда он уже отъезжал от дома, в Гранатовый переулок завернула с Ордынки синяя «девяностодевятка». В ней сидела какая-то парочка…
И вот теперь, вспоминая все это, он ехал, ехал. Умерил громкость магнитолы. Вальс «Голубой Дунай»… И снова в который раз удивился относительности времени и памяти: он успел вспомнить так много за несколько секунд, пока не зажегся зеленый свет на светофоре, за несколько тактов головокружительного вальса… Он прибавил скорость. Феликс назначил ему встречу в своем загородном доме на Киевском шоссе. Том самом доме, откуда четыре года назад он вместе с отцом, матерью и одиннадцатилетней сестренкой на машине (за ними «Вольво» с охраной) возвращался после Нового года в Москву. Они не успели проехать и километра, как прогремел взрыв. Сработало мощное взрывное устройство, укрепленное на днище их автомашины.
Да, это произошло четыре года назад, а познакомились они с Феликсом, постойте-ка… в Риме, когда Белогуров с Лекс и Егором (Женьку они оставили дома на попечении домработницы – тогда еще могли себе позволить присутствие в доме постороннего человека) решили устроить себе, несмотря ни на что, двухнедельные итальянские каникулы. Венеция, Флоренция, Рим – они наняли машину, агентство заказало им во всех городах приличные отели. Именно там, в Риме, Егор буквально заболел античной скульптурой – шлялся один по всем музеям, отснял километры видеопленки. Белогурова всегда поражала эта внезапно вдруг вспыхнувшая «страсть к прекрасному» в этом акробате-неудачнике, который, по его мнению, и особым интеллектом-то не отличался. Сам Белогуров в Риме проводил все дни в барах на виа Венето – они с Лекс даже в Ватикан не пошли, испугавшись грандиозной очереди, вившейся у его старых стен. А Егора влекли обнаженные античные торсы. Что-то в этом было странное, нездоровое. Целые дни он проводил в музеях, а когда возвращался в отель, то надолго запирался в номере и даже не отвечал на телефонные звонки Белогурова.
В Риме они жили в очень приличном отеле на виа Венето в двух шагах от посольства США. Там в одном из ресторанов (как и во всех отелях высшего класса, для своих клиентов было несколько «столов»)
