моя маленькая слабость делать людям приятное… – Кравченко обошел стол, крепко обнял Катю, шепнул: – Ну зачем нам сегодня вообще куда-то ехать? Вон и погода, кажется, портится, – (за окном сияло ослепительное солнце), – и вообще… Хлынет дождь, потом ударит град, потом пойдет лавина, сель…

Катя не успела даже подумать о том, что поцелуи, используемые в качестве «кляпа», дабы пресечь всевозможные возражения, это же форменное пиратство!

Однако на своем она все же настояла. Правда, собрались они в Замоскворечье не с утра, а гораздо позже. Кравченко напустил на себя дурацки кроткий вид: видимо, счел за лучшее не перечить Кате. Впрочем, едва лишь она заводила речь о своих служебных делах – краже икон и «благородном» поступке владельца галереи, он демонстративно сладко зевал.

В Гранатовом переулке (Катя всю дорогу повторяла про себя это удивительное название по слогам – Гра-на-то-вый, надо же…) нужный дом они отыскали моментально. Кравченко это делал профессионально, даже на номера мог не глядеть. Впоследствии, вспоминая малейшие подробности самого первого визита в этот дом, к этому человеку, Катя пыталась в одном слове выразить свое то, первое, впечатление. И этим словом стало «хорошо». Белогуров жил, как ей тогда показалось, именно ХОРОШО – комфортно, стильно, богато. Как говаривал незабвенный Абдулла: «Хороший дом, хорошая жена, что еще нужно человеку, чтобы встретить старость?»

Когда они остановились у желтого особняка, старомодного, купечески-замоскворецкого на вид (впечатление старины искажали лишь массивные ажурные решетки на окнах да бронированная дверь, оснащенная видеомагнитофом и переговорным устройством, словно это был банк или обменный пункт валюты), от дома отъехала вишневая «Хонда» с тонированными темными стеклами. Катя не разглядела того, кто сидел за рулем.

Кравченко нажал кнопку домофона. Они ожидали услышать настороженный голос какого-нибудь верзилы-охранника, но голосок в домофоне был тонкий, почти детский:

– Кто?

– Галерея открыта? – осведомился Кравченко, чуть подталкивая Катю к камере: пусть поглядят – убедятся, что это всего лишь навсего благонамеренная супружеская пара, а не какой-то головорез. – Господин Белогуров пригласил нас, хм… осмотреть коллекцию.

– Покупатели… – Голос в домофоне сообщил это кому-то, кто, видимо, находился рядом. – Открываю. Только будьте добры, заходите по одному.

Кравченко пропустил Катю вперед. А сам ради прикола поднял руки – «хенде хох».

Кате снова пришла в голову ассоциация с пунктом обмена валюты, но когда она переступила через порог, то оказалась в просторном уютном холле – шкаф-купе для одежды, зеркала во всю стену, кожаные кресла и диванчик, и огромное количество роскошных фотоплакатов, вставленных под стекло, изображающих самые знаменитые статуи античности и эпохи Возрождения. Кто-то в этом доме либо изучал, либо всерьез увлекался ваянием. Катя была просто поражена колоссальным фотопортретом микеланджеловского Давида, который словно выступал навстречу пришедшим из простенка между двух зеркал.

– Добрый день. Рады вас приветствовать в нашей галерее. Прошу в демонстрационный зал. А вы… опустите, пожалуйста, руки, я…

Перед ними стояла та самая круглая, словно кубышечка, спелая, как малинка, девочка (Катя моментально ее вспомнила) с косой. Сейчас для солидности она закрутила ее в тяжелый роскошный узел на затылке. Кравченко (как был с поднятыми руками) сострил самую серьезную мину.

– Будете обыскивать? – деловито осведомился он. – Тогда – в правом кармане. И будьте осторожны – он, как всегда, заряжен.

– Ой, я… простите, – девочка пунцово зарделась.

– Не обращайте внимания. Это он так шутит. – Катя была сама любезность. – А вы…

– А кто-нибудь взрослый дома? – нетактично перебил ее Кравченко. – Нам, например, нужен хозяин… – Он достал визитку, отобранную у Кати. – Некий И. Г. Белогуров.

– Он уехал по делам, скоро будет. Сейчас приедет наш менеджер. С минуты на минуту – он на заправку отъехал… Подождете его? А пока давайте пройдем в демонстрационный зал.

Катю поразило странное несоответствие «взрослого», делового смысла заученных слов у этой девчушки (ибо было видно: она из кожи вон лезет, чтобы вести себя как «взрослая хозяйка дома») и ее совершенно детского растерянного выражения лица и голоса – тоже детского, хотя порой в нем и звучали низкие, грудные, мягкие, уже не подростковые, а чисто женские обертоны.

Девочка провела их через холл мимо ведущей на второй этаж лестницы к массивной двустворчатой двери из фальшивого дуба. Они очутились в демонстрационном зале. Первое Катино впечатление было: море солнечного света, льющегося через зарешеченные окна, и море красок. Стены зала были увешаны картинами. В углу работал огромный «кинотеатр на дому» – телевизор «Грюндиг». По видео шли «Сирены» с Хью Грантом в главной роли.

Катя сразу почувствовала себя как на выставке в музее. Было только странно сознавать, что все это принадлежит одному человеку. И более того – продается. При наличии денег (очень больших) любое из этих полотен можно купить…

Катя медленно пошла вдоль стен, читая таблички: «Натюрморт с желтым графином» Альтмана, «Крымский пейзаж» Кончаловского, «Романс» Борисова-Мусатова, «Весна» Юона, «Дама в красном» Бориса Григорьева…

Посреди зала на подставке под стеклом стоял фарфор – чайные и обеденные сервизы с революционной символикой, раритеты 20-х годов. Катя читала надписи на тарелках, блюдцах, чайниках и чашках: «Да здравствует VII съезд Советов!», «Слава пролетариату!», «Наш ответ – гидре контрреволюции!».

– Классно, – Кравченко тем временем расточал улыбки «взрослой хозяйке дома». – А есть у вас это… ну как это называется… полный перечень…

– Каталог? Сейчас принесу. – Девочка положила на «кинотеатр на дому» какую-то книгу (она все время держала ее под мышкой, и теперь книга, свесившись с края, с шелестом раскрылась) и направилась к боковой двери. За ней можно было разглядеть некое подобие рабочего кабинета.

– Растрепа какой-то тут обитает, Катька, – шепнул Кравченко. – Тут упаковано все под завязку: картин –