справочнику позвонит и предложит иконы другим. А вот так по-идиотски такие дела с такими вещами, как эти иконы, не делаются. Так вообще, кроме круглых дураков, ослепших от жмотничества, никто не поступает. Эта вещица – я имею в виду «Рождество» – уникальна. И ее уже ищут, откуда бы он ее ни спер – ее уже ищут и, поверь мне, с фонарями и собаками! Ты думаешь, у ментов осведомителей нет? Не пройдет и нескольких дней, если этот кретин будет продолжать в том же духе, – все станет яснее ясного. А вот когда менты возьмут его за задницу, из него вытряхнут и то, к кому он обращался с предложениями купить у него краденое. И он назовет им всех по списку, в том числе и нас с тобой. И вот тогда-то, Егор, мы засветимся гораздо худшим образом. Конечно, ничего серьезного нам не предъявят – мы же отказались, не клюнули, но… проверять нас будут. Причем так, что мы об этом даже поначалу и подозревать не станем. И сам факт, что милиция просто так сначала решит пощупать нам нервишки, нагрянет сюда как-нибудь нежданно, когда у нас в подвале… Словом, не дай Бог, они застигнут нас врасплох, а мы и так ходим по лезвию ножа.

– А ты думаешь, что, когда ты сам заявишься к ним стучать на этого идиота, они к нам не придут?

– Нет, – Белогуров произнес это зло и твердо. – Я сделаю все так, чтобы этого не случилось.

– Ты, Ванька, играешь с огнем, – Егор покачал головой. – Ты либо безумец, либо такой авантюрист, что… И знаешь, ты, конечно, можешь мне тут с пеной у рта излагать все свои доводы, но… Мне не совсем верится, что ты рискуешь сейчас так преступно и глупо только потому, что хочешь, надеешься каким-то образом упредить развитие событий.

– Ты, Егор, втравил меня в это дело. Ты с ним разговаривал, ты настоял, чтобы я поехал на встречу с этим уголовником! Я сейчас лишь расхлебываю твою…

– Да, да, все, конечно, я, я во всем, как всегда, виноват, – Егор саркастически кивнул. – Ты вот только одно скажи мне, братишка: а если бы это были не иконы, а что-то иное – скажем, картина, фарфор, ювелирка… Ты бы тоже вот так рисковал, точнее, блефовал?

Белогуров не ответил. В нем поднималась знакомая удушающая черная волна: ублюдок! Ту зуботычину в машине он Егору не простил, нет. Сделал вид, что между ними все «образовалось», оставил выяснение отношений на потом, да, видно, зря. Но если только этот самоуверенный ублюдок, этот самовлюбленный Нарцисс посмеет коснуться событий той ночи, то…

– Ну что с тобой творится, Ванька? – Егор вдруг шагнул и обнял Белогурова за плечи.

Тот был готов к чему угодно: они могли подраться здесь в кабинете, разбить друг другу морды в кровь, уничтожить друг друга в слепой ярости. Но этот полный печали, полный искреннего участия вопрос Дивиторского…

– Что с тобой происходит? Я тебя просто не узнаю, – тихо закончил Егор. – Если думаешь, что я ничего не понимаю – ты глубоко ошибаешься, братишка.

БЫЛА ДОЛГАЯ-ДОЛГАЯ ПАУЗА.

– Я думаю не только о себе. О всех нас, – нарушил наконец молчание Белогуров. – Я думаю о нашем будущем. О нашем счастливом будущем, Егор, когда весь этот кошмар закончится. Когда все будет позади, мы заработаем кучу денег и… А сейчас мне следует поступить именно так. Это лучший, это единственный вариант.

– Делай как знаешь, – Егор обреченно махнул рукой. – Женька работает… Я смотрел – вроде все там у него пока идет правильно… Можно звонить Михайленко: пусть наш миляга Феликс деньги готовит.

– Позвоним, когда… Когда у Чучельника просто уже не останется шанса что-либо под конец испортить. Салтычиха или кто-то от него не объявлялся?

Егор отрицательно покачал головой. По лицу его можно было прочесть: дорого бы я дал сейчас за то, чтобы узнать, что творится у твоего «дяди Васи» после исчезновения его любимого телохрана. Над чьей головой там сейчас собирается гроза?

– Он на нас никогда не подумает, нет никаких оснований для этого, – произнес Егор твердо. – Что ж, подождем развития событий…

… – Итак, Владимир обещался позвонить вам сегодня в шесть, узнать наше окончательное решение. – Колосов глянул на наручные часы – всего-то половина второго. Но на подготовку операции по задержанию с поличным иконного вора отпущено не так уж и много времени. И к тому же неизвестно, где эта вороватая морда назначит Белогурову рандеву. – Так, Иван Григорьевич, помощь ваша неоценима. Но в этом деле у нас к вам будет еще одна большая просьба.

Белогуров смял окурок сигареты в пепельнице «бардачка».

– Говорите, что я должен делать, я готов, – просто ответил он.

– Отлично. Тогда мы с вами поступим вот как…

Белогуров слушал эти ментовские ЦУ, вежливо кивая головой. Он думал о том, чем занимается сейчас Женька Чучельник в подвале его дома в Гранатовом переулке. Странно, но в этот миг он не испытывал к Созданию ни отвращения, ни гадливости, а лишь пронзительную, почти отеческую жалость.

Для Кати неделя пролетела совершенно незаметно. Честно признаться, но в эти семь коротких дней служебные дела практически перестали ее интересовать: Кравченко вернулся. А посему… Мир Кати теперь вращался исключительно вокруг «драгоценного В. А.». На остальное же и остальных – просто эмоций не хватало.

Сам же «драгоценный» был настроен на меланхолический лад. Видно было: возня с недужным Чугуновым порядком ему обрыдла. Катя после таких вот возвращений Кравченко из поездок с «патроном» частенько задумывалась о том, что хлеб телохранителя-личника отнюдь не самый сладкий. И дело было даже не в каком-то там мифическом риске. Чугунов, спившийся и отошедший от дел, давно уже перестал интересовать конкурентов по бизнесу. На этого старого забулдыгу, тратившего остатки сколоченного за первые годы перестройки состояния, в Москве все давно уже махнули рукой. И покушаться на его жизнь никто не собирался. Все дело было в том, что… Катя, хотя и гнала от себя подобные мысли, однако все чаще и чаще сравнивала два понятия: телохранитель и слуга. Первое еще вызывало какое-то уважение – быть может, налетом этакой дешевой авантюрной романтики. А вот второе… Но истина была в том (и она все глубже в этом убеждалась), что эти понятия были по сути своей идентичны. Она никогда не делилась своими мыслями с «драгоценным В. А.», но… Вадька тоже дураком не был. Понимал многое из того, о чем она умалчивала.