Он пришел в настоящую ярость и позже даже не мог понять, почему от вида ее кровоточащих ног сорвался с тормозов. Но в тот момент это не имело никакого значения.

— Е…я дура, дура, дура! — заорал он ей прямо в лицо, и крик отозвался мрачным, бессмысленным эхом, отскочившим от высоких домов.

Она прикрыла лицо ладонями, наклонилась и расплакалась. Это разозлило его еще больше. Он догадывался, что отчасти причиной тому действительно было ее нежелание видеть: она всегда охотно закроет лицо ладонями и даст ему вести ее, а почему бы и нет, ведь всегда кто-то был рядом, чтобы заботиться о Нашей Героине, крошке Рите. Кто-то водил машину, ездил за продуктами, мыл унитаз, платил налоги. Так давайте же заведем слащавенького Дебюсси, прикроем глазки нашими наманикюренными ручками и взвалим это все на Ларри. «Позаботься обо мне, Ларри. Увидев, что случилось с тем провозвестником монстров, я решила, что не хочу больше ничего видеть. Все это так, фи, кошмарно и, фи, грязно для человека моего воспитания и происхождения».

Он отдернул ее руки от лица. Она съежилась и попыталась снова заслонить глаза.

— Посмотри на меня.

Она помотала головой.

— А черт! Рита, посмотри на меня.

В конце концов она послушалась и посмотрела на него, но как-то странно, опасливо моргая, словно думая, что сейчас он пустит в ход не только слова, но и кулаки. И какое-то внутреннее чувство подсказывало ему, что теперь это было бы очень кстати.

— Я хочу растолковать тебе реальное положение вещей, потому что ты, кажется, просто ничего не понимаешь. Первое: возможно, нам придется идти еще двадцать-тридцать миль пешком. Второе: если в твои царапины попадет инфекция, ты можешь получить заражение крови и умереть. Третье: ты должна наконец прекратить ковыряться в заднице и начать помогать мне.

Все это время он держал ее за плечи и теперь заметил, что его большие пальцы почти утонули в ее плоти. Стоило ему увидеть красные вмятины, появившиеся на ее руках, когда он отпустил ее, как его злоба растаяла. Он сделал шаг назад, снова чувствуя неуверенность и с удручающей отчетливостью понимая, что сорвался. Ларри Андервуд в своем репертуаре. Если он такой ушлый, отчего же не проверил ее обувь, когда они выходили из дома?

«Потому что это — ее трудности», — давая грубый отпор, объявила какая-то часть его сознания.

Нет, это не правда. Это были его трудности. Потому что она не знала. Если уж он решил взять ее с собой (а ему только сегодня начало приходить в голову, насколько проще было бы жить, не сделай он этого), он должен был нести за нее ответственность.

«Черта с два я стану это делать», — произнес все тот-же грубый внутренний голос.

Его мать: «Ты умеешь только брать, Ларри».

Специалистка по оральной гигиене из Фордэма, кричащая из окна ему вслед: «Я думала, ты славный парень! А ты никакой не славный!»

«Чего-то в тебе не хватает, Ларри. Ты только берешь».

«Это ложь! Поганая ЛОЖЬ!»

— Рита, — сказал он, — прости меня.

Она уселась на мостовой в своей блузке без рукавов и белых бриджах, волосы ее как будто разом посерели и постарели. Склонив голову, она поддерживала раненую ногу. На него она не смотрела.

— Прости меня, — повторил он. — Я… Послушай, я не имел права так говорить. — Да, он так сказал, но ничего страшного. Ведь извинившись, можно все уладить. Так уж устроен мир.

— Иди, Ларри, — сказала она. Не стоит задерживаться из-за меня.

— Я же сказал, что прошу прощения. — В его голосе послышалось легкое раздражение. — Мы отыщем тебе какие-нибудь новые туфли и белые носки. Мы…

— Никаких «мы». Иди.

— Рита, извини меня…

— Если ты еще раз скажешь это, я закричу. Ты дерьмо, и твои извинения не принимаются. А теперь иди.

— Я же сказал, что я…

Она откинула голову и закричала. Он сделал шаг назад; и огляделся вокруг, не слышит ли ее кто- нибудь и не бежит: ли сюда полицейский посмотреть, что там за ужасы вытворяет этот молодой человек с пожилой дамой, сидящей на тротуаре со снятыми сандалиями. Ошметки цивилизации ну не смешно ли, с отвращением подумал он.

Она перестала кричать, взглянула на него и махнула рукой, словно отгоняя назойливую муху.

— Лучше прекрати, — сказал он, — а не то я и вправду брошу тебя.

Она продолжала молча смотреть на него. Не в силах вынести ее взгляда, он опустил глаза, ненавидя ее за это.

— Ладно, — сказал он, — пускай тебя изнасилуют и убьют.

Он вскинул винтовку на плечо и пошел прочь, свернув налево, на забитое машинами шоссе 495, ведущее к туннелю, и начал спускаться по нему. Возле пасти туннеля он увидел следы жуткой аварии. Шофер фургона «мейфлауэр» пытался пробиться в основной ряд, и машины утыкали фургон, как подушечку для булавок. Полностью выгоревший «пинто» лежал почти под брюхом фургона. Водитель фургона наполовину вывалился из окошка кабины, свесив вниз голову и руки. На дверце под ним остался веер засохшей крови и внутренностей.

Ларри оглянулся, уверенный, что она идет за ним следом или стоит и смотрит укоризненным взглядом. Но Рита исчезла.

— Твою мать, — негодующе произнес он, — я же пытался извиниться.

Какое-то мгновение он не мог двинуться с места, чувствуя, как его пронзают сотни злобных мертвых глаз, уставившихся из всех этих машин. Ему вспомнились слова песенки Дилана: «В застывшем потоке машин я ждал тебя там внутри… А ты думала, я вдали… Но где же ты сейчас, крошка Мари?»

Впереди ему были видны четыре дорожные полосы, исчезавшие в черной арке туннеля, и уже с настоящим ужасом он обнаружил, что верхние флюоресцентные лампы-трубки в туннеле Линкольна не горят. Это все равно что очутиться на автомобильном кладбище. Они дадут ему пройти полпути, а потом начнут шевелиться… оживать… он услышит щелчки открывающихся дверей, а потом мягкое хлопанье закрывающихся… их шаркающие шаги…

Он весь покрылся холодным потом. Над головой резко крикнула какая-то птица, и он подпрыгнул. «Ты просто тупица, — вразумлял он себя. — Детская чушь — вот что это такое. Тебе нужно только не сходить с пешеходной дорожки, и уже совсем скоро ты будешь… удавлен ходячими мертвецами».

Он облизал губы и попытался рассмеяться. Это у него получилось плохо. Он сделал пять шагов к зеву туннеля и снова остановился. Слева от него стоял «кадиллак-эльдорадо», и оттуда на него смотрела женщина с почерневшим лицом тролля. Ее прижатый к стеклу нос напоминал луковицу. Стекло было забрызгано кровью и соплями. Мужчина, управлявший «кадиллаком», перегнулся через руль так, словно что-то искал на полу. Все стекла машины были подняты; внутри там, наверное, как в теплице. Если он откроет дверцу, женщина вывалится наружу и рассыплется по мостовой, как мешок с гнилыми дынями, и запах будет теплый, густой, влажный и весь пропитанный разложением.

Такой же запах будет и в туннеле.

Ларри резко повернулся и рысцой потрусил назад, туда, откуда пришел, чувствуя, как поднятый его бегом ветерок осушает мокрый от пота лоб.

— Рита! Послушай, Рита! Я хочу…

Слова замерли у него на языке, когда он добрался до начала спуска. Риты по-прежнему нигде не было. Тридцать девятая улица уходила вдаль, покуда не превращалась в крошечную точку. Он перебежал с южного тротуара на северный, протискиваясь между бамперами и перелезая через капоты, такие горячие, что вполне могли опалить кожу. Однако северный тротуар был тоже пуст.

Он приставил сложенные рупором ладони ко рту и закричал: