Кто-нибудь мог бы поспорить с таким суровым приговором, но Матушка Абагейл была не из их числа. Он уже сделал это однажды с помощью воды, и когда-нибудь еще Он сделает это с помощью огня. Не ее это дело — судить Господа, хотя она и жалела, что Он решил дать ей испить сию чашу. Но, когда дело доходило до
Она издала смешок, кивнула головой, сунула тост в широкую горловину своей кофейной чашки и держала его там, пока он не размяк достаточно, чтобы она могла прожевать его. Шестнадцать лет минуло с тех пор, как она распрощалась со своим последним зубом. Беззубой она вышла из утробы матери и беззубой сойдет в могилу. Молли, ее праправнучка, с мужем подарили ей искусственные челюсти к Дню матери[8] на следующий же год — тот год, когда ей самой исполнилось девяносто три, но они натирали ей десны, и она надевала их, лишь когда знала, что Молли и Джим собираются навестить ее. Тогда она доставала челюсти из коробки в шкафу, хорошенько чистила и вставляла их. И, если у нее-хватало времени до приезда Молли и Джима, она строила себе гримасы перед замызганным зеркалом в кухне, рычала сквозь эти большие белые фальшивые зубы и смеялась чуть не до слез. Она была похожа на старого черного крокодила из болот Флориды.
Старой она была и немощной, но мозги у нее работали исправно. Звали ее Абагейл Фримантл, родилась она в 1882-м, и доказательством тому служило ее свидетельство о рождении. Много всего повидала она на своем веку, но ничто не могло сравниться с тем, что происходило в последний месяц. Нет, никогда не случалось ничего подобного, и теперь пришло время ей стать частью этого, а она не хотела. Она была стара. Она хотела отдыхать и наслаждаться сменой времен года, пока Господь не устанет смотреть, как она влачит день за днем, и не решит призвать ее домой, на небеса. Но что бывает, когда вы задаете Богу вопросы? Вы получаете в ответ: «Я
Время ее нахождения здесь, в Хемингфорд-Хоуме, подходило к концу, и ее последний рабочий сезон ожидал ее впереди, на востоке, возле Скалистых гор. Он посылал Моисея карабкаться на гору, а Ноя — строить ковчег; Он видел, как Его собственного Сына приколачивали гвоздями к Кресту. Какое Ему дело до того, как отчаянно боялась Абби Фримантл человека без лица —
Она никогда не видела его; да ей и не нужно было его видеть. Он был тенью, пробиравшейся через кукурузу днем, холодной пустотой в воздухе, стайкой птиц, уставившихся на нее с телеграфных проводов. Его голос окликал ее всеми звуками, которые когда-либо пугали ее: когда говорил тихо, это было тарахтение сверчка под лестницей, предупреждавшего, что кто-то из близких вскоре умрет; когда говорил громко, становился полуденным громом, грохотавшим среди туч, пришедших с запада, как кипящий Армагеддон. А порой вообще не было никаких звуков, кроме одинокого шелеста ночного ветерка в кукурузе, но она все равно, знала, что
— Хороший денек, — произнесла она, сунула последний кусок тоста себе в рот и принялась раскачиваться в кресле, попивая кофе. Стоял чудесный ясный день, ни одна из частей ее тела не причиняла ей особенных неудобств, и она вознесла коротенькую благодарственную молитву за все, что имела. Великий Боже, Боже милостивый. Любой малыш мог заучить эти слова, а вбирали они в себя целый мир и все добро и зло этого мира.
— Великий Боже, — говорила Матушка Абагейл. — Боже милостивый. Благодарю Тебя за то, что светит солнце. За кофе. За вчерашний хороший стул — Ты был прав, это все благодаря финикам, но, Господи, до чего же они противны на вкус. Может, как и я сама? Господь, ты велик…
Кофе был выпит. Она поставила чашку на пол и продолжала легонько раскачиваться, подставив солнцу лицо, похожее на какой-то странный живой камень с угольными прожилками. Она задремала, а потом заснула. Ее сердце, стенки которого были теперь едва ли толще папиросной бумаги, билось так же, как и каждую минуту в последние 39 630 дней. Хотя, как и к младенцу в колыбели, нужно было приложить руку к ее груди, чтобы удостовериться, что она не перестала дышать.
Но улыбка не сходила с ее лица.
Все, конечно, здорово изменилось с поры ее детства. Фримантлы приехали в Небраску освобожденными рабами, и родная праправнучка Абагейл, Молли, цинично и противно смеялась, утверждая, что деньги, на которые отец Абби купил землю под дом, деньги, уплаченные ему Сэмом Фримантлом из Льюнса, Южная Каролина, в качестве компенсации за те восемь лет, что ее папаша со своими братьями оставался там после окончания Гражданской войны, были деньгами «за совесть». Абагейл помалкивала, когда Молли так говорила — Молли и Джим, как и все молодые, были максималистами и не признавали ничего, кроме самого хорошего и самого плохого, — но про себя она сильно удивлялась и спрашивала:
Итак, Фримантлы обосновались в Хемингфорд-Хоуме, и Абби, самая последняя из детей, родилась уже здесь. Ее отец сумел обойти и тех, кто не желал ничего покупать у негров, и тех, кто ничего им не продавал; он покупал землю не сразу, а по частям, чтобы не гневить тех, кто тревожился по поводу «этих черных ублюдков на шоссе Колумба»; Он стал первым в округе Полк, кто попробовал применить севооборот; первым, кто стал использовать химические удобрения, и в марте 1902 года Гэри Сайтс пришел к ним домой, чтобы сообщить, что ее отца приняли в Фермерскую ассоциацию. Он стал первым черным членом ассоциации во всем штате Небраска. Тот год оказался превосходным.
Она полагала, что любой человек, окинув взглядом всю свою жизнь, мог выбрать один год и сказать: «Этот был самым лучшим». Похоже, у каждого бывал такой период, когда все шло славно, гладко и на удивление замечательно. И лишь потом можно было гадать, почему же все складывалось именно так. Это было все равно что положить с десяток разных продуктов сразу в один холодный чулан, чтобы каждый чуть-чуть впитал аромат других; у грибов появлялся запах ветчины, а у ветчины — грибов; оленина получала едва заметный дикий привкус куропаток, а куропатки слегка отдавали огурцами. Потом, позже, вы могли пожалеть, что все хорошее, пришедшееся на тот один-единственный год, не продлилось чуть дольше, что нельзя было взять хоть одну из своих невероятных удач и попробовать перенести ее в какую-нибудь трехлетнюю полосу, о которой вы не могли вспомнить не только ничего хорошего, но даже ничего плохого, и, таким образом, вы приходили к выводу, что все случилось именно так, как и должно было случиться в том мире, который создал Господь и который наполовину разрушили Адам и Ева, — стирка была закончена, полы выскоблены, малыши ухожены, одежда починена, а череду серых, унылых будней той трехлетней полосы ничто не прерывало, кроме Пасхи, Четвертого июля, Дня благодарения и Рождества. Но никому не дано знать, отчего Господь совершает свои чудеса так, а не иначе, и для Абби Фримантл, равно как и для ее отца, 1902 год был самым лучшим.
Абби считала, что была единственной в семье, кроме, конечно, ее отца, кто понимал, насколько великим, почти беспрецедентным событием явилось приглашение вступить в ассоциацию. Он стал первым чернокожим членом Фермерской ассоциации в Небраске и, вполне возможно, во всех Соединенных Штатах. У него не было никаких иллюзий относительно того, какую цену за это придется платить ему и его семье, — сносить грубые насмешки и расистские выпады со стороны всех тех людей, с Беном Конви во главе, кто был против этого. Но он также понимал, что Гэри Сайтс вручал ему нечто большее, чем просто шанс выжить;
