— Ладно! — заорала она. — Я прочту! Прочту твою поганую записку.
Там было всего четыре слова: ТЫ НАМ НЕ НУЖНА.
— Да
— Я здесь не останусь, — сказала Джули Лори. — Я тоже ухожу. И ты не сможешь меня остановить.
Но он мог. Она что, до сих пор этого не поняла? Нет, подумал Ник, не поняла. Для нее все это — что- то вроде голливудского сценария, ожившего фильма ужасов, где она играет главную роль. Это фильм, в котором Джули Лори, известная также как Ангельское Личико, всегда получает то, что захочет.
Он вытащил из кобуры револьвер и прицелился ей в ноги. Она застыла на месте, и кровь схлынула с ее лица. Взгляд ее изменился, вся она стала другая — впервые какая-то настоящая. В ее мир вторглось что-то, с чем она не могла, во всяком случае, по ее разумению, справиться так, как желала. Оружие. Внезапно Ник почувствовал, помимо усталости, еще и тошноту.
— Я не хотела, — торопливо произнесла она. — Я сделаю все, что ты пожелаешь, клянусь Богом.
Он махнул револьвером, веля ей убираться.
Она повернулась и пошла, оглядываясь через плечо. Она шла все быстрее и быстрее, а потом побежала и, свернув за угол, скрылась из виду. Ник спрятал револьвер в кобуру. Он весь дрожал, чувствуя себя вымазанным в грязи и жутко расстроенным, словно Джули Лори была чем-то, больше похожим на холоднокровных жучков, ползающих возле гнилых деревьев, чем на человеческое существо.
Он оглянулся в поисках Тома, но Том тоже куда-то пропал.
Он припустил рысью вверх по залитой солнцем улице, голова у него раскалывалась от боли, и глаз, поврежденный Реем Будом, дергался и ныл. Почти двадцать минут ушло на то, чтобы разыскать Тома. Тот оказался на задней веранде какого-то дома, через две улицы от делового квартал. Он сидел на скрипучем диване-качалке, прижимая к груди свой игрушечный гараж. Завидев Ника, он начал плакать.
— Пожалуйста, не заставляйте меня пить это, пожалуйста, не заставляйте Тома Каллена пить отраву, нет, в натуре, папа говорил, раз она убивает крыс, она убьет и меня. —
Ник увидел, что по-прежнему сжимает в руке пептобисмол. Он вышвырнул флакон и выставил пустые ладони перед Томом. Придется пустить его расстройство на самотек — большое спасибо, Джули.
Том, хныкая, сошел с крыльца.
— Простите меня, — повторял он снова и снова. — Простите меня, простите Тома Каллена.
Они пошли вместе назад, на Главную улицу, и… оба застыли в шоке. Велосипеды были опрокинуты. Шины изрезаны. Содержимое их рюкзаков разбросано по всей ширине улицы.
И тут что-то на огромной скорости пролетело рядом с лицом Ника — он почувствовал это. Том вскрикнул и пустился бежать. Ник на мгновение замер в изумлении, случайно глянул в нужном направлении и увидел вспышку второго выстрела в окне второго этажа «Пратт-отеля». Что-то похожее на швейную скоростную иглу царапнуло воротник его рубашки.
Он повернулся и побежал вслед за Томом.
Он не мог знать, стреляла ли Джули еще; в чем он был уверен, догнав Тома, — что никого из них не задело. «По крайней мере мы избавились от этого исчадия ада», — подумал он, но это оказалось верным лишь наполовину.
Эту ночь они провели в сарае, в трех милях севернее Пратта, и Том все время просыпался от ночных кошмаров и будил Ника, чтобы тот его успокоил. На следующее утро, где-то около одиннадцати, они добрались до Айюки и нашли два отличных велосипеда в магазинчике под названием «Спортивный веломир». Ник, начинавший наконец потихоньку оправляться от встречи с Джули, решил, что они могут закончить экипировку в Грейт-Бенде, до которого должны добраться не позднее 14-го.
Но ровно без четверти три 12 июля он заметил огонек в зеркале, привинченном к рулю. Он затормозил (Том, ехавший сзади и рассеянно считавший ворон, наехал ему на ногу, но Ник этого даже не заметил) и оглянулся через плечо. Огонек, поднимавшийся на холм как раз позади них, как восходящая днем звездочка, слепил и радовал его глаз — он с трудом мог поверить в реальность происходящего. Это был древний «шевроле»-пикап — старая добрая детройтская железка на колесах, неторопливо вилявшая из одного ряда в другой по шоссе 281, объезжая застывшие автомобильные пробки.
Машина подъехала к ним (Том дико размахивая руками, а Ник мог лишь стоять как остолбеневший верхом на велосипеде, расставив ноги в упоре) и остановилась. Перед тем как высунулась голова водителя, Ник успел подумать, что это, должно быть, Джули Лори со своей злобной, торжествующей ухмылкой. У нее с собой ружье, из которого она уже пыталась убить их, и нет ни малейшей надежды, что она может промахнуться с такого близкого расстояния. В аду нет такой злобы, какая пылает в оскорбленной женщине.
Но появившаяся физиономия принадлежала сорокалетнему мужчине в соломенной шляпе с пером, воткнутым в голубую бархатную ленту под немыслимым углом, и, когда он улыбнулся, лицо его покрылось сеткой лучистых добродушных морщинок.
И он сказал:
— Господи Иисусе, святая карусель, вы спросите, рад ли я вас видеть, ребята? Еще как! Залезайте сюда и давайте поглядим, куда бы нам рвануть.
Так Ник и Том встретили Ральфа Брентнера.
Глава 44
Он слетал с катушек — детка, разве ты не знаешь?
Это была строчка из Хьюи «Пиано» Смита, вспомнил он. Поехали назад. Отзвуки прошлого. Хьюн «Пиано» Смит, помнишь, как там было?
— На хрен социально значимые комментарии, — сказал он. — Хьюи «Пиано» Смит отгремел еще до моего поколения.
Годы спустя Джонни Риверз записал одну из песенок Хьюи — «Рок-пневмония и буги-вуги-грипп». Ларри Андервуд прекрасно помнил ее, и ему пришло в голову, что она здорово подходит к нынешней ситуации. Старый добрый Джонни Риверз. Старый добрый Хьюн «Пиано» Смит.
— На хрен, — еще раз высказался Ларри. Он выглядел ужасно — бледный, осунувшийся призрак, ковыляющий по шоссе Новой Англии. — Мне подавай шестидесятые.
Да, шестидесятые — это были денечки. Середина шестидесятых, конец шестидесятых. Движение «цветов». Энди Уорхол в своих очках в розовой оправе. Бархатный андеграунд. Норман Спинрад. Норман Мейлер. Норман Томас; Норман Рокуэлл и старый добрый Норман Бейтс из «Бейтс мотеля» — ха-ха-ха. Дилан сломал себе шею. Барри Магуайр прокаркал «Канун разрухи». Дайана Росс подняла дух каждого белого малыша в Америке. «Такие чудесные группы, — восторженно подумал Ларри, — дайте мне шестидесятые, а восьмидесятые можете засунуть себе в задницу». Что касается рок-н-ролла, шестидесятые были распоследним «урра» Золотой Орды. «Крим», «Раскалз», «Спунфул», «Самолет» с вокалисткой Грейс Слик, Норманом Мейлером, ведущим гитаристом, и старым добрым Норманом Бейтсом на ударных. «Битлз». «Кто». «Мертвый…»
Он упал и ударился головой.
Все вокруг внезапно погрузилось во тьму, а потом стало возвращаться яркими обрывками. Он провел ладонью по виску, и на ней остался след крови. Какая разница? А х…ли толку, как говорили в середине светлых и славных шестидесятых? Что значит упасть и удариться головой, когда всю прошедшую неделю он
