состоянии видеть тебя и вдыхать тебя. Заткнись, заткнись, говорю я себе снова и снова. Если б я была преподшей, я б тебе сказала: «Чтобы сдать, ты должен лечь со мной в кровать и полюбить меня». Я должна выучиться писать Ему более лаконичные записки. Боюсь дышать. Иногда я думаю, что закричу. Мэри, говорю я себе, завтра решающий день. О чем ты думаешь? О ком ты думаешь? Обо мне? Одной? Кто видел тебя обнаженной, думаю я про себя. Тот, другой, с кем ты переспала и кого любила. Сколько сигарет ты скурила – и такое случается. Две сегодня? Правда? Крибле-крабле-бумс. Песня для бедной Мэри. Никто меня не любит. Все ненавидят меня. Пойду, пожалуй, наемся червячков. О! Возьми! Же! Меня!

////Сейчас я на занятиях, до конца осталось всего сорок минут. Я думаю, меня сейчас стошнит. Я должна увидеть Тебя. Яне нахожу себе места, спокойно говорю я себе, потому что хочу стонать и изгибаться под Тобой и хочу подойти и поцеловать Тебя в губы и притянуть тебя к себе и сказать: «Люблю люблю люблю», раздеваясь, потому что мы уже начинаем заниматься сексом. Я хочу прибить уродливых девчонок, которые сидят рядом с тобой в «Пабе», но не могу. Я слышу песню Bread, и вдруг появляешься ты. Кто-то подошел ко мне и сказал: «Раскрой свою карму, раскрой свою карму», – и я подумала о тебе. Наверное, я могла бы уехать куда-нибудь. Поехать отдохнуть… куда? Сконцентрироваться… на чем? Вокзал? Анал? Я видела, как бродит эта парочка, и они выглядели очень несчастными, а я хочу прикоснуться к тебе. Я хочу, чтобы ты прикоснулся к ним. Тебе нравятся эти скучные, наивные, робкие, сметливые девушки? Я тут недавно заглянула в одну комнату и увидела плакат: «Когда дерутся две гремучие змеи, это происходит строго по правилам. Ни одна из них не пользуется ядовитым зубом, цель состоит в том, чтобы прижать голову противника к земле и продержать ее там несколько секунд, обозначив таким образом свое превосходство. Затем хватка ослабевает и проигравшая змея удаляется». Кто может улыбкой заставить мир вертеться? Кто может взять никчемный день и сделать его стоящим? Так это же ты, девушка, и пора бы тебе уже об этом знать, ты демонстрируешь это каждым мимолетным взглядом, каждым движением. Любовь вездесуща, притворяться ни к чему, ты можешь получить все, что захочешь, так возьми же сама, ты будешь… Иногда я ненавижу Его. Завтра вечером.////

Мы лежали в моей кровати, потому что французишка вернулся. Шон облокотился о стену и попросил меня передать ему лежавшие на полу сигареты. Я прикурил и передал пачку Шону.

– Что случилось? – спросил он. – Нет. Сейчас я отгадаю. Пол в напряжении, верно?

– Десять очков Шону.

Он поднялся с отвращением на лице и натянул семейные трусы.

– Почему ты ходишь в семейных трусах? – спросил я.

Он ничего не ответил и продолжил одеваться, изо рта свисала сигарета.

– Нет, я ведь правда никогда не замечал этого раньше, но ты же ходишь в семейках!

Он натянул футболку, а потом завязал свои забрызганные краской ботинки. Почему они краской-то у него забрызганы? Он что, пальцем рисовал, что ли?

– У тебя что – несколько пар разных цветов? Есть розовато-лиловые? А может, апельсиново- оранжевые?

Он оделся и сел в кресло рядом с кроватью.

– Или только цвета серого асфальта?

Он лишь вытаращился на меня, сообразив, что я веду себя по-идиотски.

– Я был знаком с парнем по имени Тони Делана в девятом классе, он носил семейные трусы.

– Сенсационная новость, Дентон, – сказал он.

– Да?

– Так, значит, ты не хочешь ехать в Бостон завтра, в этом дело? – спросил он.

– У тебя уже двадцать очков.

Я бросил сигарету в пустую пивную бутылку, стоявшую на ночном столике, и встряхнул ее.

Шон только лишь посмотрел на меня и произнес:

– Не так уж ты мне и нравишься. Не знаю, почему я здесь.

– Ничем не могу помочь, – говорю я, поднимаясь и надевая халат. Я принюхался к халату. – Надо его постирать.

Я просканировал комнату на предмет выпивки, но было уже поздно, и мы разделались со всем пивом. Я потянулся через него и поднес бутылку к свету посмотреть, не осталось ли чего. Ничего.

– «Приоденься и присунь» пропустишь, – сказал он низким угрожающим голосом.

– Знаю.

Я пытался не паниковать.

– А ты пойдешь? – в конце концов спросил я.

– Естественно. – Он пожал плечами и передвинулся к зеркалу, не поднимаясь из кресла.

– Что наденешь? – спросил я.

– Что обычно, – ответил он, уставившись в свое отражение.

Самовлюбленный сучонок.

– Да неужто?

Я оглядел комнату. Не знаю, чего я искал. Хотелось выпить. Я подошел к проигрывателю, осмотрел его.

Рядом с колонкой было полбутылки «Бекса». Я присел обратно на кровать. Он поднялся.

– Я пойду.

– Куда? – спросил я и небрежно хлебнул. Пиво было теплым и выдохшимся, я скорчил гримасу, но все равно выпил.

– Позанимаюсь в ночном зале, – ответил он. Самовлюбленный бздунишка.

Он пошел к двери, и тут я заорал:

– Я не хочу ехать в Бостон на выходные! Не хочу видеть свою мать. Не хочу видеть Джаредов, – (хотя, наверное, мне хотелось увидеться с Ричардом), – и Ричарда из «Сары Лоренс» не хочу видеть, – (это в надежде вызвать у него ревность), – и… – Я умолк.

Он стоял молча.

– И еще я не хочу оставлять тебя здесь… Потому что я не доверяю тебе, но этого я не стал

говорить.

– Я пошел, – произнес он. Открыл дверь и оглянулся. – Я подброшу тебя завтра до автовокзала. Во сколько автобус?

– В одиннадцать тридцать, кажется.

Я глотнул еще пива и закашлялся. Вкус был отвратительный.

– О’кей, подтягивайся к мотоциклу в одиннадцать, – сказал он, выходя.

– В одиннадцать.

Он закрыл дверь, и слышно было, как эхо от его шагов гуляет по коридору.

– Спасибо, Шон.

Я начал собираться, гадая о том, как теперь выглядит Ричард, пытаясь вспомнить, когда видел его в последний раз.

Кто-то заходит в «Паб», ищет кого-то, не находит и уходит, за ними закрывается дверь. Лорен Хайнд – совершенной красотки, которая оставляла записки у меня в ящике, среди них не было, и в «Паб» сегодня вечером я пришел только затем, чтобы встретиться с ней лицом к лицу. В прошлую субботу, в общем корпусе, я видел, как она опускает записку. Я и поверить не мог. Я был в таком шоке, что это оказался кто-то симпатичный, что вся прошлая неделя прошла как будто в дурмане. Сейчас я за столом с четырьмя, или пятью, или шестью ребятами, типа слушаю их отмороженный разговор, ищу глазами эту девчонку. Все говорят о том, что нового в скульптурной мастерской – о преподавателях по скульптуре, вечеринках, о последней скульптуре Тони, хотя и понятия не имеют, что она «выражает». Мне Тони сказал, что подразумевал стальную вагину, но никто из этих идиотов не догоняет.

– Она такая волнующая, такая чувственная, – говорит девушка с серьезной миной.

– Очень сильная. Вне стиля, – соглашается ее подружка – лесба из Дьюка, приехавшая в гости, и выглядит она так, будто сильно перебрала с MDA.

– Это Нимой. Чистый Нимой, – говорит Гетч.