ресторан в Манхэттене. Она заказала столик на девять часов в «Жирафе в юбке».

— Дела в Сэндстоуне совсем плохи, — говорю я Шону. Я позвонил ему после обеда, часа в четыре. Он остановился в квартире отца в Карлайле. Мне слышно, как у него орет MTV. Слышно, как льется вода в душе. Слышны какие-то голоса.

— Что там случилось? Мать съела подушку? Или что?

— Нам надо встретиться, — говорю я.

— Доминик, сделай потише, — говорит он, потом прикрывает трубку рукой и говорит что-то в сторону.

— Эй, Шон? Что там у тебя происходит? — говорю я.

— Я тебе перезвоню, — он вешает трубку.

На прошлой неделе я купил Шону галстук в Paul Smith, но он мне понравился самому, и я решил не дарить его брату (хотя мысль о том, как мой мудак-братец повесится на подаренном мною галстуке, доставляет мне истинное наслаждение). На самом деле, я собираюсь надеть этот галстук сегодня. Вместо галстука я подарю ему часы Casio QD-150 с калькулятором, записной книжкой на пятьдесят телефонных номеров и опцией голосового набора номера в тоновом режиме через встроенный микрофон. Я смеюсь, убирая этот бесполезный подарок обратно в коробку, и говорю себе, что вряд ли у Шона вообще найдется пятьдесят знакомых. Он даже не сможет назвать пятьдесят имен. В сегодняшнем Шоу Патти Винтерс речь шла о салат-барах.

Шон перезванивает в пять часов из клуба «Racquet» и говорит, что мы с ним встречаемся в «Дорсии». Он только что переговорил с владельцем, Брином, и заказал столик на девять. Я в замешательстве. Можно сказать, что я в расстроенных чувствах. Не знаю уже, что и думать. В сегодняшнем Шоу Патти Винтерс речь шла о салат-барах.

Вечер. «Дорсия», девять тридцать: Шон опаздывает на полчаса. Метрдотель не желает сажать меня за столик, пока не появится брат. Мой самый кошмарный страх превратился в реальность. Столик прямо напротив бара — лучшее место. Пока за ним никого нет, он ждет, когда Шон почтит его своим присутствием. Из последних сил я борюсь со злостью, помогая себе ксанаксом и «Абсолютом» со льдом. Иду в сортир, чтобы отлить. Пока отливаю, смотрю на тонкую, похожую на паутинку трещину над писсуаром, и думаю, что если я вдруг исчезну в этой самой трещине — скажем, уменьшусь и провалюсь туда, то вполне может быть, что никто этого и не заметит… никто не заметит, что меня больше нет. Никто не заметит. Всем… будет… наплевать. А если мое отсутствие и заметят, то кое-кто наверняка вздохнет с облегчением по этому поводу, с несказанным облегчением. Это правда: без некоторых людей жить станет легче. Жизни людей вовсе не связаны между собой. Никто ни с кем не пересекается. Эта теория устарела. Есть люди, которым просто незачем жить среди людей. К таким людям относится и мой братец Шон, который, когда я возвращаюсь из туалета, уже сидит за столиком напротив бара. По дороге я завернул к телефону, чтобы позвонить домой и прослушать сообщения на автоответчике (Эвелин собирается покончить с собой, Кортни хочет купить чау-чау, Луис предлагает вместе поужинать в четверг). Шон уже курит сигарету за сигаретой, и я думаю про себя: 'Чёрт, почему я ему не сказал, чтобы он заказал столик в секции для некурящих?' Он пожимает руку метрдотелю, но когда я подхожу, ему не приходит в голову нас представить. Я сажусь и киваю. Шон тоже кивает. Он уже заказал бутылку шампанского Cristal, зная, что плачу я; и зная — я в этом уверен, — что я знаю, что он не пьет шампанского.

Шон, которому сегодня исполнилось двадцать три, прошлой осенью уехал в Европу. Во всяком случае, так он сказал Чарльзу Конрою, и хотя Чарльзу потом пришел весьма солидный счет из гостиницы Plaza, подпись на счете не совпадала с подписью Шона, и никто точно не знал, сколько времени Шон провел во Франции и был ли он там вообще. Потом он вроде бы вернулся в Америку, шатался туда-сюда, завис недели на три в Кэмдене. Сейчас он в Манхэттене, а потом улетает то ли в Палм-Бич, то ли в Новый Орлеан. Вполне можно предположить, что сегодня он пребывает в дурном настроении и будет держаться особенно высокомерно. Я также заметил, что он начал выщипывать брови. Так что у него теперь две брови, а не одна. Меня подмывает высказать это наблюдение вслух, и чтобы сдержать себя, я сжимаю кулак — с такой силой, что ногти пропарывают ладонь, а бицепсы на левой руке напрягаются и проступают сквозь ткань льняной рубашки от Armani.

— Тебе нравится это место? — интересуется он, ухмыляясь.

— Мое… любимое, — шучу я, скрипя зубами.

— Давай заказывать, — говорит он, не глядя на меня. Он делает знак официантке, которая приносит нам два меню и отдельное меню со спиртным. Она заискивающе улыбается Шону, но тот ее полностью игнорирует. Я открываю меню, и — вот блядь — оно без комплексного меню, а это значит, что Шон заказывает омара с икрой и персиковые равиоли на закуску, а в качестве основного блюда — омара, жареного на углях, под земляничным соусом. Два самых дорогих блюда во всем меню. Себе я заказываю перепелиный сашими с поджаренной булочкой и крабов в виноградном желе. Симпатичная официантка открывает бутылку шампанского Cristal и разливает по его хрустальным стаканам без ножки. Видимо, предполагается, что это очень круто. Когда официантка уходит, Шон замечает, что я смотрю на него неодобрительно, и спрашивает:

— Что такое?

— Ничего, — отвечаю я.

— В чем… дело… Патрик? — меня бесит его манера делать паузы между словами.

— Омар — в начале ужина? На закуску?!

— А ты что хотел, чтобы я заказал на закуску? Картофельные чипсы «Прингл»?

— Но два раза — омара?

— У них омары чуть больше, чем эти вот спички, — говорит он. — И потом, я не особенно хочу есть.

— Тем более.

— Я пошлю извинения по факсу.

— Шон, не заводись.

— Рок-н-ролл…

— Я знаю-знаю, вся жизнь сплошной рок-н-ролл, все заебись и вообще, да?

Я отпиваю шампанское и поднимаю свободную руку, как будто сдаюсь. Про себя я размышляю, что, может быть, еще не поздно позвать официантку и попросить, чтобы она принесла кусок торта с одной свечкой — просто чтобы поставить этого говнюка на место, сбить с него гонор, — но вместо этого я ставлю стакан на стол, делаю глубокий вдох и спрашиваю:

— Слушай, а что… чем ты занимался сегодня?

— Играл в сквош с Ричардом Линдквистом, — он презрительно пожимает плечами. — Купил смокинг.

— Николас Лей и Чарльз Конрой хотели бы знать, собираешься ли ты летом в Хемптонс или нет.

— Вообще-то, нет, — пожимает он плечами.

Мимо нашего столика проходит блондинка — ее тело практически совершенно, у нее большие сиськи, а в руке — программка «Отверженных». На ней — длинное вечернее платье из искусственного шелка от Michael Kors из Bergdorf Goodman, туфли Manolo Blahnik и позолоченные серьги-подвески от Ricardo Siberno. Она останавливается, чтобы поздороваться с Шоном, и хотя даже я отымел бы ее с очень даже большим удовольствием, Шон игнорирует ее заигрывания и не представляет нас друг другу. Шон вообще держится очень грубо, но девушка все равно улыбается и машет ему рукой в перчатке.

— Мы потом поедем в «Mortimer's». Может, увидимся там.

Он кивает, глядя на мой стакан с водой, потом подзывает официантку и заказывает себе виски.

— Это кто? — интересуюсь я.

— Да так, одна крошка, она раньше ходила в «Stephens».

— А где ты с ней познакомился?

— В биллиардной в «М.К», — он пожимает плечами.

— Она не из du Pont[34], случайно?

— А что? Хочешь ее телефончик?

— Да нет. Просто мне интересно, в du Pont она или нет.