соучастник Сухого».

Через день, намаявшись, Жогов решил открыться, пойти к капитану и все рассказать. И вдруг почувствовал, что трусит. О возможности потерять возвращенный долг он уже не думал — только о том, что не заявил сразу, и это, скорее всего, ему не простится.

Больше на берег за всю стоянку он не сходил. И когда отвалили от причала, когда начался новый рейс, не знал, куда деть себя от радости, что обошлось, пронесло, и теперь, точно, забудется, скроется, как скрылись в тумане берега Приморья. Но вдруг во время вахты в темноте третий помощник Тягин спросил его:

— А ты слышал, на «Чукотке» все шлюпки очистили? До одной! Бо-ольшое дело заварилось.

— До одной? — сказал Жогов и напугался того, как дрогнул его голос. Закашлялся. — И что... поймали?

— Кочегар, говорят, действовал. Пьянчуга, давно хотели списать. И еще какой-то, с берега, пришлый.

— Надо же, — сказал Жогов и опять закашлялся. — Надо же — из шлюпок. А если б люди гибли?

— Вот именно. Как на «Ладоге», помнишь? — Тягин замолчал, словно бы решая, говорить дальше или нет, и тихо, доверительно продолжил: — Там еще один замешан, пока неизвестный. К нам следователь приходил, из трибунала, интересовался, кто в тот день на берег отправлялся. А у меня как раз вахта, журнал ему показывал. Следователь примету сказал: в сером костюме человек должен быть, в серой шляпе и чтоб макинтош на руке... Знаешь, кто подошел? Радист! И еще...

— Кто?

— Ты, Жогов, — бухнул Тягин и засмеялся. — Ты на такой же манер, я запомнил, наряжен был. Но я говорю следователю: «Вы что, это ж наши лучшие работники. Разве можно всех подряд подозревать?» А он: «Верно, чепуха получается, У вас двое подходят, а на «Каменец-Подольске» сразу четверо». С тем и ушел... — Тягин, довольный собой, опять засмеялся. — Вот комедия! Люди по гражданскому, по-своему одеваются, а выходит — форма... Но он темнил, конечно, следователь. У него еще приметы есть. Верно?

— Верно, — согласился Жогов и вдруг вспомнил, как внимательно смотрел на него вахтенный у трапа «Чукотки». Заметил он родинку на левой щеке? Крупная, с ноготь величиной...

— Но ты ни-ни, — сказал Тягин. — Я только тебе, секретно.

Смешно, кому бы стал Жогов рассказывать об этом разговоре?

В Портленде, собираясь в город, зашел к вахтенному помощнику — отметиться, а им опять оказался Тягин, и опять услышал со смешком:

— Форму надел, Жогов? Смотри, спутают с кем-нибудь! Снова серая шляпа, серый костюм. Макинтоша только не хватает.

— Жарко, — скривился Жогов.

В первом же большом магазине он истратил все выданные на стоянку доллары — купил кожаную куртку на молнии и больше на берег не отпрашивался. Каждое утро, только проснувшись, беспокойно высчитывал, сколько еще дней осталось до того момента, когда «Гюго» окажется во Владивостоке и за ним придут, когда все на пароходе узнают, кто он есть на самом деле — старший рулевой Федор Жогов.

Ему было жалко долларов, разом потраченных на ненужную в общем куртку, и других своих денег, советских, так солидно хранимых в банке. «Конфискуют, — размышлял Жогов. — Все конфискуют. А мне — десять лет, трибунал не шутит... И следователь мог не ходить по пароходам. Либо Сухой, либо кореш его выдаст. Им-то чего меня выгораживать? На троих вину поделить способнее».

Только однажды мысли его пошли по-другому. Валяясь на койке, Жогов безучастно перелистывал «Лайф», оставленный кем-то из работавших на судне американцев, и вдруг увидел цветную фотографию: бульдозер пробивает просеку в джунглях. Внизу красовалась марка фирмы и стоял адрес: «913, Монтгомери авеню, Сиэтл».

Он даже привстал от неожиданности. Другой, страшно похожий адрес, выплыл из памяти и еще — человек, сообщивший его, странный мусорщик в белом комбинезоне и белой кепке. И, удивляясь простоте пришедшего на ум решения, Жогов сказал себе: «Вот кто бы мне сейчас посочувствовал». Но затем разочарованно, со вздохом вытянулся на койке, поправил себя: «Дудки! Где пароход и где Сиэтл. Как туда доберешься?..»

Ему представилась бетонная дорога с указателями и рекламными щитами на обочинах и равнодушно бегущие вдаль автомобили, а потом привиделся среди них большой автобус, междугородный, с силуэтом собаки на боку, и обожгла мысль, что вот этим автобусом и можно добраться до Сиэтла, есть даже деньги для начала — те пятьдесят долларов, что так долго ждали нетраченые в чемодане... Он опять привстал на койке, мотая головой, тяжело дыша, словно бы не в силах вынести окончательное решение, и, оттягивая ту секунду, когда надо сказать себе «да», а скорее, прогоняя эту мысль, рассудил, что пятьдесят долларов — слишком мало для такого предприятия: как быть потом, если не пойдет все хорошо, если выйдет заминка...

«Вот бы сам мусорщик оказался тут!» — с надеждой подумал Жогов. И тотчас с отчаянием, с мукой ответил себе: «Ишь чего захотел! Сам... По третьему разу эти, в белом, только во сне являются. Факт».

Я был доволен, что за мной утвердилось право нести на стоянках ночные вахты — с нуля до восьми. Все спят, ты один, и работа — так, пустяк: смотреть за швартовами, чтобы не лопнули, натянувшись при отливе, не висели, как бельевые веревки, когда вода начинает прибывать; ну еще — подмести палубу, если мусорно, лючины рядком сложить, в общем бодрствовать. А если спать после вахты только до обеда, то оставался еще долгий свободный день и вечер.

Калэме я обрадовался, как подарку. В такой, захолустной Америке «Гюго» еще не бывал. И паровозы! Почему-то раньше я не очень задумывался, что станется с грузом, когда мы доставим его на родные берега. А теперь ясно представил: вперед, за пределы границ, ушел фронт, и лежат в развалинах города, железнодорожные станции, мосты. Но постепенно жизнь налаживается, по насыпям, изрытым воронками от бомб, тянутся новые рельсы, и по ним идут вот эти, наши паровозы...

Их грузили только днем — медленно, осторожно, и я наслаждался своей законной возможностью наблюдать за перемещением черных громадин не урывками, не в суматохе работы, а с высоты ботдека, стоя там в чистой робе, как пассажир.

Можно и сойти на берег, прошагать за дощатый склад, под высокие деревья. Это ведь не назовешь «уйти в город». Вот и получается: вроде бы ты тут, на пароходе, и в то же время в Америке, в  д р у г о й  ч а с т и  с в е т а. Прямо так, не спрашиваясь у Реута.

Еще в первый день я сбегал за склад, осмотрелся. Назавтра потянуло дальше, хотя бы чуть-чуть. Когда у грузчиков наступил обед, неторопливо миновал часового у трапа, потолкался на причале, делая вид, что рассматриваю недавно выкрашенную надстройку на корме, и шмыгнул за угол.

Мощенная асфальтом дорога ныряла под закрытый шлагбаум, ползла к площадке, где рядами стояли легковые машины рабочих, дальше виднелись черные стены каких-то контор. В той же стороне, по правую руку, пыхтел паровоз, слышались долгие и тоскливые свистки сцепщиков — похоже было, они никак не могут дозваться машиниста. Я постоял немного и зашагал влево, к леску.

За леском недолго тянулся кустарник. Потом невольным бегом пришлось спуститься в лощину, как я понимал, под прямым углом тянувшуюся к реке.

Землю под ногами покрывало стертое, высохшее корье, на противоположном склоне стоял сарай, сколоченный из гладкой вагонки внахлест. Краску с сарая смыло дождями, но стены были крепкими, ровными. Напротив дверей, аккуратно притворенных, торчал похожий на большущий самовар паровой котел с прилаженной на его основании лебедкой.

Стенки котла, цилиндры лебедки, трос — все было ржавого цвета, но исправное. Я открыл топку,