вместо Везерби Фэллона, партия получила место в сенате без предварительного голосования, без выборов, не истратив на избирательную кампанию ни единого дайма[123]. Какое ж в этом бесчестье?
— Чарли, я задаю тебе вопрос. Ты вступил в сделку с Фэллоном, что он получит место в сенате, если даст соответствующие показания на Везсрби?
О'Доннелл все еще улыбался, но блеск в глазах исчез вовсе.
— Послушай, Сэм, ты главный в Белом доме, я главный в конгрессе. Мы оба ответим перед богом и нашими избирателями за грехи наши. И давай оставим этот разговор.
Лу Бендер дотянулся и взял хрустальный колокольчик. Явился официант и положил конец очередному раунду.
12.20.
Когда Манкузо вернулся, Росс сидел сгорбившись за своим письменным столом. Он не спускал глаз с изображения на видеомониторе, левая рука была занята дистанционным управлением, а правая быстро делала заметки. На голове были наушники, и он даже не взглянул на вошедшего Манкузо. На столе перед ним лежала трехфутовая полоса белого картона. Голубой карандашной линией она была разделена на семь сегментов. И каждый обозначен большим красным номером. В каждом из первых шести квадратов лежала одна из латунных гильз, использованных при убийстве. Но седьмая гильза была выкрашена черным. Манкузо тряхнул головой и насмешливо хмыкнул. Это заставило Росса поднять голову.
— Чего тебе надо? — спросил он и повесил наушники на шею.
— Ничего,— ответил Манкузо, уселся, бегло просмотрел кипу бумаг на своем письменном столе — не найдется ли чего еще незнакомого.— Кто-нибудь звонил?
— Нет.
— Почта?
— В ящике.— И Росс показал на шкаф для хранения документов, что стоял за дверью.
Манкузо повернул голову и глянул. На шкафу стоял новый, внутри и снаружи скрепленный проволокой ящик с двумя отделениями. Левое отделение было помечено: РОСС. На правом зияла пустота.
— Что, мать твою, это значит? — спросил Манкузо.
— Так я собираюсь находить свою почту каждое утро, начиная с сегодняшнего. Вместо того чтоб рыться в твоей куче дерьма.
— Трогательно,— сказал Манкузо.— Это весьма трогательно.
— Брось, Джо.
— Где ж ты раздобыл этакую армейскую штуку? — Манкузо закурил сигарету.
— Тебе-то что?
— Ничего. Просто любопытно.— Он выпустил дым и откинулся на спинку кресла.
Росс принялся изучать его. Понурый, уже немолодой полицейский. Концы галстука мятые и болтаются порознь. Один угол воротника задран. Бесцветные волосы поседели, над бровями выступили пигментные пятна. Скоро Манкузо попадет в отбросы общества, станет забытым пенсионером где-нибудь в Майами, или Бруклине, или Санкт-Петербурге. Начнет без конца перелистывать газеты да слоняться по улицам, ища, с кем бы поговорить. Они будут еще долго болтать о нем в баре 'У Герти'. Болтать о Джо Манкузо, что ненавидел свою работу и свою жизнь, а любил 'бурбон', что под занавес своей карьеры получил приглашение в Белый дом и благодарность, которую не заслужил и которой вовсе не желал, — награду за ничегонеделанье, за то, что оказался не там, где надо, и не тогда, когда надо. Ведь он на пороге старости и одиночества. Росс смотрел на него и не испытывал гнева. Только жалость.
— Что ты собираешься делать после отставки? — спросил он мягко.
— Хм?
— Планы строишь на это время?
— Тебе-то какое дело?
— Мне — никакого.— Получив столь резкий отпор, Росс уставился на Манкузо.— Никакого, разрази тебя гром.— И потянулся за наушниками.
— Надеюсь, ты никому не сказал, что у нас есть ниточка, ведущая к Петерсену? — спросил Манкузо.
Но Росс уже надел наушники. Он не слышал, что сказал Манкузо. А если и слышал, отвечать не пожелал.
14. 25.
В мелкие клочья разорвала Салли лист фотостатной бумаги. Потом приняла горячую ванну и заварила себе чашку кофе без кофеина, смешав его со столовой ложкой виски. Когда нервы успокоились, она накинула легкий розовый коттоновый халатик и позвонила Тому Картеру. Как раз перед тем, как часы пробили двенадцать.
— Ты вернулась? — удивился он.
— Да.
— Как насчет ланча? Что-нибудь в час у 'Мэзон Бланш'?
— Да нет… спасибо. Я немного устала от путешествия. Думаю, сегодня мне лучше посидеть дома.
— Так я и предполагал,— ответил он.— Я загляну к половине третьего.
— Послушай, Томми, у меня здесь куча работы. Речь Терри для…
— Увидимся в полтретьего. Не волнуйся. Я забегу всего на минутку. В полчетвертого у меня деловая встреча. Чао, детка.— Он повесил трубку.
И вот сейчас она смотрела из окна гостиной, как Томми поднимается по ступенькам к ее двери. При себе он держал свернутую трубочкой папку. Она слышала, как он насвистывает.
Когда затренькал дверной звонок, она на минуту остановилась, чтоб собраться с мыслями. Затем сделала глубокий вдох и пошла открывать.
— Прекрасно,— сказал он, входя, снял куртку и плюхнулся на кушетку.— Как там в Майами?
— Там все тихо.
— Ну и плохо. А здесь что происходит! Ты изумишься.
— Я наслышана.
— Вице-президент жаждет крови президента. Конгресс волнуется. А знаешь ли ты, что Бейкер собирается обратиться к нации сегодня в восемь вечера?
— Нет…— Последняя новость потрясла ее.
— Говорят, он хочет рассказать все о деле Мартинеса. А может, и подать в отставку.— Томми глянул на свои часы.— Мне надо обратно в офис через минуту. Есть у тебя что-нибудь выпить?
Она сходила на кухню и принесла ему 'Канадиан клаб'[124] со льдом. А пока ходила, до нее дошло, что все в этом городе, видимо, знают о выступлении Бейкера по телевидению сегодня вечером. Все, кроме нее. И еще до нее дошло, что ни Терри, ни Крис, никто из телекомпаний даже не позаботился о том, чтобы пригласить ее. И она четко осознала: если не будет действовать быстро, двери Вашингтона закроются перед ней навсегда.
— Выпьешь за компанию? — спросил он, когда она протянула ему стакан.
— Нет.
— Как знаешь.— Он залпом опрокинул стакан.— А как тебе рисуночек? Я подумал, они что-то напутали с твоими волосами. Или в тот вечер волосы и впрямь были стянуты назад?
— Какой еще рисунок?
— Фото которого я послал тебе. Рисунок женщины, что была с парнем из секретной службы как раз перед тем, как он приказал долго жить.
— Не делай из себя посмешище! — Она заставила себя рассмеяться.— То была вовсе не я.
— Не будем дурачить друг друга, Салли.— Он открыл папку. Там была фотография с рисунка, но в отличие от фотостата, который он послал ей, здесь были точно прорисованы оттенки ее кожи и волос, мягкие тени, что лежали под ее скулами, и теплота ее глаз.— Это девушка, с которой я жил в Лагримасе,— сказал Томми.— Девушка, которую я любил.
Он сказал это с такой горечью и с такой страстью, что она даже испугалась. Но тут же взяла себя в
