— Павел Дмитриевич, вы — такой умный человек, скажите ваше мнение об этой ужасной войне.

Буравов поглядел на нее с сочувствием, пожал ее руку и сказал утешающим голосом:

— Берта Францевна, вы взволнованы? Я так понимаю, — надеюсь, здесь все понимают ваши чувства. Но Россия воюет не с германским народом, а с тем милитаризмом, который так вреден для самой Германии.

Нахтигаль казалось, что можно было бы в более определенной форме выразить сочувствие Германии. Но она не решалась спорить с Буравовым и повторяла нерешительно:

— О да, такая война, такая ужасная война!

— Вот, Павел Дмитриевич, мама хочет уехать, а мы не хотим, — сказала Раиса.

Екатерина Сергеевна поглядела на него вопросительно, и он, отвечая на ее взгляд, сказал:

— Конечно, уезжайте. И я непременно уеду при первой же возможности. Если я еще здесь, так только потому, что не достал билета. На вокзале ужас что творится! Все торопятся уехать во внутренние губернии. Но уж я решил ехать на автомобиле.

— Счастливец! — с завистливым вздохом сказала Екатерина Сергеевна.

Она уже знала, что за автомобиль берут очень дорого, и не хотела тратить таких денег: содержание семьи и так стоило много, и от генеральского жалованья мало что оставалось.

— Если хотите, — сказал Буравов, — я и вас возьму с собою.

Екатерина Сергеевна нерешительно взглянула на мужа.

— Спасибо, Павел Дмитриевич, — просто и спокойно сказал Старградский.

Александра почувствовала, что ей хочется плакать. Она поспешно подошла к окну.

Екатерина Сергеевна, глядя на Буравова вдруг заблестевшими глазами, говорила:

— Ах, я так буду вам благодарна!

Раиса грустно подумала, что опустеет этот милый город и в саду не слышно будет милых голосов. И что же будет? Придут враги — разрушать и жечь.

Нахтигаль неприятным голосом старой, придирчивой гувернантки говорила:

— Я не понимаю, зачем уезжать! Немцы — такой культурный народ, они ничего худого никому не сделают.

— Однако на Бельгию напали и ведут себя там, как гунны, — сказала Раиса.

Нахтигаль глядела на нее со злостью, и глаза ее горели по-змеиному, когда она говорила:

— Это есть политика, и мы тут ничего не можем понимать. И особенно молоденькие девушки ничего не могут понимать в политике. Это не дело женщин — заниматься политикой. Женщина должна знать только церковь, кухню и детей, — и этого с нее довольно во всю ее жизнь!

Расходилась сердитая немка и стучала по столу кулаком.

— Так думают в Германии, — отвечала Раиса. — У нас, в России, думают иначе.

— Раиса, не спорь, — строго сказала мать.

Раиса замолчала. Меж тем Буравов рассказывал генералу про свой автомобиль.

— Конечно, плохенький, но до Москвы как-нибудь доберемся. Просили полторы тысячи, чтобы только довезти до Москвы. Я предпочел купить его. Заплатил семь тысяч. Зато он мне и в Москве будет служить.

— Мама, — тоскливо спросила Раиса, — так ты непременно хочешь ехать?

— Конечно, поеду.

Буравов подробно и красиво, с настоящим ораторским подъемом, стал доказывать, что в такое время надо объединиться, и что для этого надо быть ближе к центру.

— Здесь, — говорил он, — мы никому не можем принести никакой пользы в этой сумятице. Здесь совершенно достаточно местных сил. Мы будем гораздо полезнее во внутренних губерниях, где можно организовать помощь семействам запасных. Вообще в эти тяжелые дни общество должно сплотиться.

Старградский слушал его со спокойным, слегка грустным вниманием.

— О да, вы, конечно, совершенно правы, — говорила Екатерина Сергеевна. — И я с вами совершенно согласна.

«Как всегда!» — печально подумала Александра.

Стали собираться городские знакомые проводить генерала на поезд. Были здесь Уэллер и Дюбуа с сестрою. В гостиной стало шумно, здесь и там вспыхивали разговоры, как всегда в таких случаях, отрывочные и беспокойные.

За окном опять слышны были музыка и пение.

Мари, с цветами в руках, подошла к генералу и смотрела на него влюбленными глазами.

Старградский, улыбаясь ей ласково, как дочери, смотрел на ее раскрасневшееся лицо и говорил:

— Милая Мари, вы опять балуете меня…

С трепетною ласковостью Мари говорила:

— О, пусть эти цветы будут с вами в вагоне. Я донесу их до вагона. Можно?

— Спасибо, милая Мари!

Раиса откровенно-влюбленными глазами глядела на Уэллера и спрашивала:

— Отчего же вы и Дюбуа не на службе? Ведь сегодня не праздник.

У нее еще была надежда, что слух не верен, и что Уэллер не идет в добровольцы. И в то же время она знала, что ей будет очень горько, если окажется, что Уэллер и не думал поступать в русскую армию.

Ужасом и счастьем затрепетало ее сердце, когда она услышала радостные слова Уэллера:

— Я пришел проститься. Сегодня уезжаю, в одном поезде с вашим отцом.

Улыбаясь сквозь слезы, Раиса говорила:

— Вот уж этого я от вас не ожидала! Вы — такой рационалист, и вдруг поступаете, как экспансивный русский студент.

— Так это правда? — спросила, подойдя к ним, Александра.

— Да, — сказал Уэллер, — меня и Дюбуа взяли добровольцами. Я так счастлив! Не все считать чужие деньги.

— Я думала, вы — такой спокойный и расчетливый, — улыбаясь, говорила Александра.

— Расчетливый потому, что коммерсант? — спросил Уэллер. — Да, я — коммерсант по призванию, стало быть, любитель риска. А война — наивысший риск. И, прежде всего, я — англичанин, и потому люблю спорт, борьбу и не бегу опасностей.

Мимолетная тень пробежала по лицу Раисы. Александра поняла, что смутило ее в словах молодого англичанина, и спросила нарочно, чтобы дать ему возможность объяснить свою мысль:

— Только потому и пошли на войну?

Уэллер усмехнулся.

— Потому я решился. А захотел я потому, что это — война за правое дело, великая, святая война. А вы, Раиса, что мне скажете сегодня?

Раиса положила руку на его рукав и говорила ему нежно:

— Пойдемте, милый Ричард, помолимтесь вместе, и я вас благословлю. Если вы не захотите меня огорчить, вы будете носить образок, который я вам дам.

Вслушавшись в разговор молодежи, Буравов сказал с укором:

— Раиса, зачем эта экзальтация? Вы даже забываете, что он иного племени и иных взглядов.

Он был уверен, что Уэллер чувствует себя неловко и не захочет молиться вместе с Раисою, и ему хотелось спасти молодого англичанина от этой неловкости. Но Екатерина Сергеевна сказала ему тихо:

— Оставьте ее, Павел Дмитриевич.

— Я рад, что Раиса хочет за меня помолиться, — сказал Уэллер. — И ваш образок, Раиса, будет всегда со мною.

— И я всегда буду душою с вами, Ричард, — радостно говорила Раиса, уводя Уэллера к себе наверх.

Людмила тихо спросила Александру:

— Неужели она его любит?