обратно, из-за живота показался второй кулак: он надвигался еще медленней, Зубров нырнул под него, и кулак проплыл над головой. Разогнувшись, он увидел, что всех, кто сопровождал Локкова, тоже охватила какая-то сказочная сонливость.
Не было времени гадать, что творится. Надо выживать, отбиваться, драпать надо! Зубров напряг ноги и вскочил. Сзади щелкнула цепь наручников — сама собой лопнула — и руки вмиг оказались свободными. Он с силой отпихнул Локкова, и тот плавно полетел в руки охранников.
Еще не успев толком прикинуть, сколько силищи ему привалило, но, чувствуя уверенность оттого, что руки не скованы, он метнулся к охраннику — тому, что ударил дубинкой, и врезал по перекошенному от удивления лицу. Охранник повалился на землю. Зубров прыгнул на другого, тоже вооруженного дубинкой. Прыжок вышел на удивление длинным, и вместо того, чтобы ударить охранника кулаком, Зубров въехал ему в грудь коленями. Пролетев вместе с ним еще несколько метров, грохнулся на землю, кувыркнулся через голову и тут же вскочил. Он бросился к выходу, но навстречу уже спешил лейтенант с пистолетом в руке. Зубров свернул и, вмиг оценив путь к отступлению, помчался к двум колоннам, выложенным из больших железобетонных блоков. Он не думал, что делает, — он полагался на чутье.
Колонны уходили к потолку на полтора десятка метров. Около того места, где они упирались в потолок, был широкий проем, видать, для будущей лестницы.
— Стой, стрелять буду! — протяжно вопил лейтенант.
Не медля ни секунды, Зубров бросился на одну из колонн и, скача с уступа на уступ, в несколько секунд оказался наверху. Он сам не верил в то, что сделал это!
Тут было что-то вроде партера. Зубров быстро огляделся и рванул к ряду горизонтальных проемов, в которые виднелись крыши далеких пятиэтажек. Добежав, он высунулся по пояс, глянул вниз: метров шесть до какой-то террасы, оттуда можно спрыгнуть на деревянную будку или прямо на землю.
«Это сон», — подумал он за миг до того, как броситься вниз.
6
Зубров пришел в себя возле старого дерева с влажной, отстающей корой. Пахло тухлятиной, прелостью, но казалось, есть в этом запахе нечто привычное и даже родное. «В город не вернусь», — подумал он и поморщился от ломоты в теле.
Невдалеке лежал поваленный ствол. Зубров подошел к нему и тяжело сел. Должно быть, он бежал без остановки не меньше семи километров. Казалось, все мышцы одновременно сводила судорога. Зубров начал растирать руки, обрывки цепи забряцали друг о друга.
Стало легче, по телу растеклось тепло. Оцепенение мало-помалу рассасывалось, оставляя в руках и ногах чувство тяжести.
Зубров осмотрел себя. Костюм перепачкан рыжей глиной, правая штанина разорвана. Проклятье…
«Самый настоящий побег, — подумал он. — Что же это, теперь я — вдвойне преступник?..»
Холод начал пробираться под пиджак. Зубров поежился и вспомнил, что плащ остался в кабинете.
Пока он бежал сюда, его преследовало странное неотступное ощущение наготы. Теперь это наваждение отпустило, но он по-прежнему чувствовал себя каким-то незащищенным, словно с неба за ним наблюдали тысячи глаз.
«Что со мной?»
Впрочем, гадай — не гадай: толку-то мало.
«Видать, я — феномен, аномалия, — думал он. — Я во что-то превращаюсь. Во что, черт побери?»
«Напрасно шерсть сбрил, — пробормотал он, задумчиво разглядывая тыл кистей. — Могла бы от холода защищать. Впрочем, ладно. Шерсть, она заново отрастет… Но неужто и впрямь теперь придется вот так, в леса уходить?..»
Он с тоской поглядел на темные стволы деревьев, на пучки серой травы, и его охватило ощущение безнадеги.
Через полчаса, когда впечатления немного ослабли, и сознание прояснилось окончательно, Зубров встал и, прохаживаясь, по влажной траве, стал себя ощупывать. Никаких повреждений на теле он не нашел, немыслимая нагрузка не вызвала растяжений или вывихов.
«Да уж… — сказал он себе. — Сверхспособности… Очень кстати. Сверхзрение, сверхслух… это предвестники. Кто я теперь? Да, как ни крути — аномалия». Он решил до поры, до времени этим заключением удовлетвориться.
Куда теперь? Домой нельзя. Не нужно семи пядей во лбу, чтобы сообразить: в квартире — засада. Наверняка, нож в печке уже найден, к делу присовокуплен, как возможные «вещдоки» преступлений, что на него повесят. Хотелось бы знать, какие показания будут давать в отделении те мерзавцы, что на стройке были? Водители, телохранители… Хотя заявление вряд ли станут писать… Как-нибудь иначе уладят. Наверняка Локков все на того лейтенанта спишет. Вот уж придется бедолаге голову поломать, выдумывая историю о сбежавшем учителе.
«С того момента, как я Арда стукнул, началась моя новая жизнь, — подумал Зубров. — Скверно, что я ему двинул, и все, что после случилось, тоже скверно. Однако есть во всем этом и плюс: эти мои сверхспособности помогут мне выжить. И думается, во всем этом заложена некая первоначальная идея…»
Ему пришло в голову, что самым верным решением было бы обратиться в академию медицинских наук или государственный университет на кафедру биологии. Там наверняка определили бы, что с ним приключилось.
«Я бы мог принести пользу отечественной науке», — сказал он себе, но тут же вспомнил свое незавидное положение беглого преступника. Он обхватил себя руками и стал нервно вышагивать вокруг поваленного дерева, пытаясь согреться. Правая нога побаливала. Зубров поставил ее на ствол, закатил штанину.
— То, что я не сошел с ума, очевидно, — произнес он, изучая продолговатый синяк — след от резиновой дубинки. — Все это было. Вот факт.
Разумнее всего было бы уехать из Алгирска. Зубров проверил карманы: насчиталось девять рублей пятьдесят две копейки.
Паспорта нет, но на эти деньги можно доехать до соседней области, хотя бы до Светловодской, да еще прокормиться в течение двух дней. А там будь что будет…
Зубров как мог вычистил костюм и пошагал в ту сторону, откуда прибежал и вскоре увидел серую железнодорожную насыпь. Выйдя из лесополосы, Зубров натянул рукава пиджака так, чтобы кольца наручников не выглядывали из-под них, поднял воротник и пошел в сторону вокзала.
По пути он почувствовал, что голоден.
«Буду терпеть», — упрямо подумал Зубров, перебирая в кармане брюк смятые купюры, но, пройдя по двум улочкам частного сектора, и выйдя на улицу Киевскую, купил в первом же попавшемся лотке четыре пирожка с ливером по пять копеек и тут же проглотил.
Начал моросить дождь. Прохожие кутались в плащи и открывали зонты. Зубров поймал на себе взгляд милиционера, — тот стоял метрах в сорока от него на другом конце улицы. Зубров отвернулся и ускорил шаг. Проходя мимо привокзального гастронома, посмотрел на свое отражение и понял, что если не раздобудет какую-нибудь одежду, то вскоре привлечет к себе внимание со стороны стражей правопорядка. Обернувшись, он увидел, что тот милиционер уже куда-то пропал. Зуброву захотелось домой, однако он тут же отогнал эту мысль прочь: не позволяй себе раскисать.
Как ни странно, Зубров не чувствовал больше отчаяния. Вернее сказать, нельзя было назвать отчаянием то напряжение, что не покидало его ни на минуту. Скорее, это смесь настороженности,
