меня смотрела. «Странная у тебя судьба, – сказала печально. – Не могу понять, что я вижу, руку смерти или руку любви? Как будто они обе к тебе тянутся! Ладно, прощай, не поминай лихом». Вот какие слова она сказала.

Феодоре стало неуютно. Она вспомнила свое желание отделаться от свекра, как мечтала, чтобы сразил его скорый и неизлечимый недуг. Может, это ее имела в виду та девушка, когда предупреждала его о руке смерти?

– Я согласна! – выпалила невестка, заглушая нахлынувшее волнение. – Давайте выпьем вместе за ваше здоровье и долгую жизнь.

– Тогда завтра к трем пополудни приезжайте в Москву, к бывшему Симонову монастырю. Знаете, где это?

– Найду.

Ни Петр Данилович, ни Феодора ни словом не обмолвились о Владимире. Само собой подразумевалось, что он не должен знать об их встрече. Оба, не сговариваясь, решили молчать.

«Присмотрюсь, каков он, – подумала Феодора после того, как положила трубку. – Попробую нащупать его слабые места. Они есть у каждого человека! Даже у неуязвимого Ахиллеса нашлось роковое местечко, куда нанесла свой неотвратимый удар смерть».

Мысль о том, что она станет полновластной хозяйкой огромного состояния, впервые не принесла Феодоре обычной радости. Неизвестно, как поведет себя Владимир. Может, и от него потребуется избавиться? Развод был бы неплохим вариантом, если она получит значительную часть наследства. А вообще, зачем ей столько денег? Что она будет с ними делать?

Феодора прошла в библиотеку: ее интересовало имя Петр. Древнегреческое слово «петра» означало скала, утес, каменная глыба.

– Хорошенькое дельце! – пробормотала госпожа Корнеева. – Намек ясен. Нашла коса на камень!

– «По велению великого князя Ивана Васильевича Петр Фрязин построил две отводные стрельницы, или тайники, и многие палаты и пути к оным с перемычками по подземелью, на основаниях каменных водные течи, аки реки, текущие через весь Кремль, город осадного ради сидения», – процитировала Люся Уварова. И добавила: – Крешкина летопись.

– Что-что? – не понял Смирнов.

Люся сидела на переднем сиденье его автомобиля, они как раз подъезжали к территории завода «Динамо».

– Крешкина летопись, – повторила она. – Источник, откуда я взяла цитату.

– Вы летописи наизусть знаете? – удивился сыщик.

– Нет, конечно. Просто Олег так часто повторял некоторые отрывки, что поневоле запомнила. Знаете, у московских подземелий одна из самых темных историй. Есть тщательно оберегаемые тайны, и эта относится к их числу.

– Князь Иван Васильевич – Иван Грозный?

– Наверное, – улыбнулась Люся. – Часть лабиринтов и тоннелей созданы при нем. Олег говорил, что подземными ходами в Москве и окрестностях изрыто все: если вы копаете землю и не натыкаетесь на один из них, значит, просто глубина недостаточна.

– Копайте глубже! – рассмеялся Всеслав. – Девиз мне подходит!

Уварова немного оживилась, охотно поддерживала разговор, шутила.

– Давайте оставим машину здесь, – предложила она, увидев детскую площадку.

Они вышли под мелко моросящий дождь. Тротуары и газоны были покрыты ковром из опавшей листвы.

– Олег дважды приводил меня сюда. А теперь его нет...

– Вы заранее договаривались о встрече? – насторожился Смирнов.

Неужели «таинственный незнакомец», с которым Хованин собирался увидеться двенадцатого сентября прошлого года у Симонова монастыря, – это Люся? Было бы обидно!

– Олег предпочитал экспромты заранее спланированным действиям, – подумав, сказала девушка. – Он жил порывами, не любил оставлять «зарубки» и поступал под влиянием сиюминутных импульсов.

– Зарубки? Что это?

– Фиксирование себя, своих мыслей, составление программ и расписаний. Даже фотографии он называл ненужными отпечатками на лице времени. Когда ему приходила в голову идея куда-нибудь пойти, он звонил или приезжал, если у меня получалось, мы отправлялись туда вместе. За город, например, на прогулку по реке, в кафе или в клуб «Ахеронт». Если я была занята, Олег не обижался.

– Так же спонтанно вы попали и в Симонов монастырь? – уточнил сыщик.

– Кажется, да. Это было... весной. Да! Цвели деревья...

– А второй раз?

– Той же весной. Только чуть позже, в конце мая. Я слишком легко оделась, и он дал мне свою куртку.

– Вы точно помните? Может быть, стояла осень?

Уварова подняла на него большие грустные глаза.