подбрасывает, рессоры отчаянно скрипят, кучер, охрипший от ругани, орет на лошадей. Поэзия! На постоялых дворах несет навозом, в избах – вонючие перины, клопы и чай с привкусом сала.

– Ну, ты и расписал!

– Я реалист, дорогая Ева. А российские дороги славились на весь крещеный мир именно этим.

Дождь усилился. Видимость ухудшилась, с трассы пришлось свернуть на узкую ленту выщербленного асфальта. Ева решила еще немного вздремнуть. Ей даже приснился сон: женщина в монашеском одеянии ведет их куда-то в глухую лесную чащу, в руке у нее свеча… а впереди – почерневший от сырости рубленый дом, на крыльце сидит кудлатая собака, воет…

Смирнов разбудил ее у придорожного кафе.

– Ева! Нам еще час ехать, – сказал он. – Пойдем, съедим чего-нибудь горяченького.

В душном низком зале оказалось неожиданно уютно и чисто. Они заказали щи со сметаной, котлеты и квас. Дождь припустил с новой силой, по стеклам текло, и березовая роща за окнами казалась написанной крупными размытыми мазками.

– Ты звонил господину Рудневу по поводу его жены? – спросила Ева. – Спросил, от чего умерла ее мать?

– Он знает это только со слов Ирины. Та утверждает, что ей едва три года исполнилось, когда мать попала в аварию и разбилась. Она работала экспедитором, развозила по деревенским магазинам товары.

– Одна?

– Нет, с водителем. Их фургон на скользкой дороге врезался в трактор, подробностей Ирина не знает. Шофер выжил, а женщина, которая сидела рядом с ним, погибла.

– Руднев поверил?

– У него нет оснований сомневаться. После разговора с тобой ему пришла в голову та же мысль – о женщине, которая увела у Кати Зотовой жениха. Он пристал с расспросами к Ирине. Та клянется, что ее мать родом из Грачевки и что сама она до школы росла в Грачевке у бабушки.

– Не мешало бы проверить, – предложила Ева. – Ирина могла все выдумать. Правда, Ставрополье далековато, но ради клиента…

– Нет уж, в Грачевку я не поеду! – запротестовал Смирнов. – Хватит с меня Березина. Второй раз приходится пилить по этим кошмарным дорогам.

– Вкусные щи, – невинно заметила Ева. – Почти как домашние.

После еды ехать стало веселее, спать расхотелось. Дорожный указатель на Березин Ева встретила радостным возгласом. Городок на окраинах поражал тишиной и запустением, разъезженные грунтовки хлюпали грязью.

– В солнечный день здесь приятнее, – сказал сыщик. – Зелень, деревянные домики с резными ставнями, петухи поют… идиллия. Куда направимся в первую очередь? К «преподобной Евлании»?

– Пожалуй.

Березы в церковном дворе выглядели мрачно – мокрые, с печально обвисшими ветвями. Белые стены храма приобрели свинцовый оттенок, золотые луковицы отсвечивали тусклой медью.

– Нам бы с Евланией повидаться, – обратилась Ева к насупленной старухе, торопливо шагающей под косым дождем к хозяйственным постройкам. Та ниже наклонила голову, зыркнув исподлобья маленькими глазками, недовольно прошипела:

– Она тесто замешивает… святое дело без помех должно ладиться, с молитвой.

– Скажите, что мы от ее брата Демьяна, из Москвы.

Старуха прибавила шаг, скрылась за массивными дверями длинного дома. Из трубы шел дым: видно, просвирки выпекать следовало в настоящей печи, а не в газовой или электрической духовке. Всеслав и Ева спрятались под деревянный навес крыльца.

Спустя пару минут из той же двери вышла Евлания, с красными от усердия или печного жара щеками.

– Опять вы? – сурово спросила она, вытирая руки о фартук из серой холстины. – Зачем пожаловали? Что с Демьяном?

– Ему угрожает опасность, – заявила Ева. – Понимаете…

– Идемте в мою келью, поговорим, – перебила ее Локшинова.

Кельей она называла небольшую опрятную комнатушку с кроватью у окна, узким шкафом и парой стульев. В «келье» пахло мукой, ладаном и дрожжами. В углу теснились иконы, теплилась скромная лампадка. Из окна была видна стена храма, каменный крест с полустертой надписью.

– Что с братом? – повторила свой вопрос Евлания. – Он здоров? Мы ведь с ним вдвоем из всей родни остались.

– Пока здоров, – многозначительно ответил сыщик. – А вот одна женщина умерла… при невыясненных обстоятельствах. Вы ее знали?

Он достал из папки и показал Евлании снимок, где молодая Ершова с соседкой стояли у подъезда.

– Отведи, Господь, спаси и помилуй, – размашисто перекрестилась на икону несостоявшаяся монахиня. И только потом перевела взгляд на фотографию, отшатнулась. – Кажись, она… «пришлая»! Выходит, ее черная душа отправилась в ад! Молиться за нее буду.

– Посмотрите внимательнее, это действительно та женщина, что проживала около тридцати лет назад в том самом «собачьем» доме у леса?