Ланнон смотрел на него, видел грязную и пыльную одежду, нечесаную бороду и волосы, исхудавшее лицо, с которого спала вся плоть, и дикие запавшие глаза в темных глазницах.

– Что случилось, Хай? – Он быстро подошел к жрецу и поддержал его братской рукой.

Той же ночью собрался совет девяти. В напряженном молчании слушали они доклад Хая. Только когда он прохрипел последние слова и устало откинулся на стуле, начались поиски виновных, взаимные обвинения, выражения сомнения и жалости к самим себе.

– Нам сказали, что он уничтожен у Сетта!

Хай ответил: «Вам сказали только, что я уничтожил 30 000 рабов у Сетта. Его я не называл».

– Но как можно было создать такую армию, чтобы мы ни о чем не подозревали? Кто в этом виновпат?

Хай сказал: «Она собиралась вдали от наших границ. Никто не виноват».

– А как же шахты? Мы должны защитить их.

Хай устало улыбнулся: «Мы собираемся это сделать».

– Почему на границе только один легион?

Хай мрачно ответил: «Потому что вы отказались выделить деньги на содержание второго».

Они стали забрасывать его вопросами, прорывая ими туман усталости.

– А как тебе удалось пройти невредимым через территорию врага?

– А ведь этот Тимон был твоим протеже.

– Ты его хорошо знаешь, ты сам его учил.

Хай взглянул на Ланнона.

– Довольно! – Голос Ланнона прервал споры. – Его святейшество объявил военное положение на всей территории империи. Он показал мне копии приказов, и я собираюсь утвердить их.

– А не стоит ли подождать? – Это, естетсвенно, Фило. – Не слишком ли мы торопимся?

– А чего ждать? – спросил Хай. – Пока копьем не взрежут тебе живот и не отрежут половые органы?

Незадолго до рассвета Ланнон подписал все приказы и распустил совет девяти со словами:

– Встретимся снова в полдень, после окончания последней церемонии Плодородия Земли. Вооружитесь и позаботьтесь о своих семьях.

Когда они остались одни, он мягко сказал Хаю: «Спи здесь. Теперь ты уже больше ничего не можешь сделать».

Но он опоздал. Хай уже спал, положив голову на стол. Ланнон поднял его и, как спящего ребенка, отнес в комнату для гостей.

Он поставил у входа часового.

– Никто не должен разбудить святого отца, – приказал он. – Никто! Ты понял?

Уже наступал рассвет. Через несколько часов состоится жертвоприношение, а Хай спит сном, похожим на смерть, и сон этот может продлиться несколько дней. Ланнон пошел умываться и одеваться к церемонии.

Айна прикрыла лицо капюшоном. Сунула старые костлявые руки в широкие рукава и наклонилась, задувая лампу.

Она стояла в темноте, думая, что предпринять. Она не будет ждать, пока святой отец выйдет из дворца. У Айны есть доступ в дворцовую кухню. Управляющий – внук ее младшей сестры, и она часто ела там, чтобы отдохнуть от храмовой пищи. Все рабы знают ее. Будет просто найти одного из рабов, узнать у него, где в большом здании находится святой отец, и передать ему слово.

Она осторожно раздвинула занавеси свой кельи и выглянула. В конце коридора в настенном креплении горел один факел, но света было мало, и Айна не заметила темную женскую фигуру, ждавшую ее в тени, пока эта женщина не приблизилась к ней.

– Не спишь, старуха? – низкий, почти мужской голос звучал негромко, сильные руки сомкнулись вокруг запястий Айны.

– Куда это ты так поздно? Слышала о том, что Хай Бен-Амон вернулся в Опет?

– Нет, – простонала Айна. – Клянусь. – И она тщетно попыталась вырваться. Свободной рукой сестра Хака отбросила с лица Айны капюшон и вгляделась ей в глаза.

– Ты ведь шла к Бен-Амону?

– Нет. Клянусь. – Айна видела смерть в выражении сестры Хаки и закричала. Послышался тонкий звук, похожий на шум ветра, он внезапно оборвался, когда рука Хаки закрыла рот старой женщины.

Из противоположной двери выглянуло испуганное лицо, но сестра Хака рявкнула: «Возвращайся к себе!» И юная послушница быстро повиновалась.

Сестра Хака втолкнула Айну обратно в келью и прижала к кровати. Она зажимала одной рукой рот и ноздри Айны, другой прижимала ее грудь.

Айна яростно сопротивлялась, колотила ногами по стене, руками пыталась ухватить сестру Хаку за лицо. Но все это быстро прошло, она покорилась и лежала неподвижно. Еще долго сестар Хака зажимала ей рот и нос, потом одной рукой потрогала костлявую грудь.

Не услышав биения сердца, она довольно кивнула, аккуратно расправила платье мертвой и вышла из кельи. Через маленькое окно рассет осветил лицо Айны. Рот ее был раскрыт, глаза смотрели испуганно, клок седых волос прилип ко лбу.

Ланнон понимал, что необходимо тщательно соблюсти все ритуалы праздника. Ясно, что перед ним очень тяжелая задача, Опету противостоит враг такой силы и безжалостности, каких он еще не знал в своей истории. Пророчество неблагоприятно. Может, он и его царство вызвали гнев богов.

Ланнон знал, что судьба наций зависит не только от действий людей. Битвы выигрываются не одними мечами. Он знал, что есть силы, иногда злые, иногда милостивые, которые определяют исход земных событий. Он знал, что возможно умилостивить разгневанного бога и заручиться доброй волей того божества, которое к тебе расположено.

Когда преподобная мать проводила его через катехизис у бассейна Астарты, он тщательно следил за правильностью своих ответов, и голос его звучал искренне, когда он присягал богине.

Его окружили жрицы, и легкие руки помогли ему снять одежду из пурпурного шелка. Потоки холодного воздуха ласкали его нагое тело, когда он подошел к краю бассейна, спустился по каменным ступеням и окунулся в чистую зеленую воду.

Тело его белело под водой, длинные золотые волосы и борода блестели, когда жрицы набирали в витую раковину воду и лили ему на голову.

Выйдя из бассейна, Ланнон ощутил духовную чистоту, как будто священные воды смыли все заботы и вооружили его против ожидающих опасностей. Он не был человеком глубокой религиозной веры, но в этот момент ощущал подъем духа. Он счастлив, что посылает такого значительного вестника богам.

Собственные мелкие личные мотивы больше не имели значения. Он посылает жрицу, боговдохновенную пророчицу, личность, обладающую весом и ценностью. Несомненно, богиня примет ее, несомненно, Астарта не станет отворачиваться от детей Опета, закроет своими крыльями нацию в момент суда и опасности.

Его вытерли, и мышцы отчетливо выделялись на его руках, ногах и широких плечах. Две жрицы одели на него просторную белую шелковую одежду, цвета радости и веселья. Преподобная мать одела ему на шею гирлянду цветов, алых пещерных лилий с сильным сладким ароматом.

В этот момент следовало петь хвалу богине, а затем песнь дароприношения. После недолгой тишины в пещере прозвучал голос певца.

Этот голос изумил Ланнона, и он повернул голву, отыскивая певца. Он не ошибся, он узнал этот сильный красивый голос, его глубину и тембр. Волосы встали у Ланнона дыбом, а голос летел по пещере, от него, казалось, волнуется поверхность зеленого бассейна.

Раскрыв рот, Ланнон смотрел на Хая. Тот вышел из рядов аристократов и офицеров и, продолжая петь, приближался к Ланнону. Руки его были распростерты в жесте солнца, рот широко раскрыт, показывая сильные белые зубы, и красивый до боли голос вырывался из горла. Кончилась хвалебная песнь, и Хай остановился рядом с царем, глядя на него. Лицо его по-прежнему выглядело усталым, глаза окружены темными пятнами, кожа бледная и натянутая, но он с выражением любви улыбался Ланнону.

– Хай! – в ужасе прошептал Ланнон. – Почему ты здесь? Я приказал, чтобы никто не будил тебя.