рядом с верховным жрецом. Но топор с грифами так быстро прокладывал дорогу, что нужно было быстро идти, чтобы не отстать от него.

– За Баала! – И они пожинали кровавую жатву, так что земля у них под ногами превратилась в красную грязь, и река ярко расцвела.

Хай увидел Тимона. На мгновение, пораженный, он замедлил движения руки, и в него ударило копье, царапнув ребра. Обратным движением топора он убил копейщика, а потом начал прорубать себе путь к Тимону. Работа шла медленно, а Тимон отступал перед ним к берегу реки.

– Тимон! – отчаянно закричал Хай, и ужасные дымящиеся глаза повернулись к нему и на мгновение задержались. Это были глаза леопарда в ловушке, жестокие и безжалостные.

– Вызов! – крикнул Хай. – Сражайся со мной!

В ответ Тимон откинулся и бросил в Хая свое копье. Хай присел, и копье, задев его шлем, погрузилось в горло соседа. Тот закричал и упал.

Тимон повернулся и тремя большими шагами достиг берега. Он прыгнул в красную воду и поплыл мощными гребками, которым его научил Хай.

Хай тоже добрался до берега, сорвал шлем и нагрудник, разрезал кожаные ремни поножей и скинул сандалии.

Обнаженный, если не считать пояса, на котором держался топор, Хай посмотрел на реку. Тимон был вне пределов досягаемости лучников с берега, на полпути к сотрову за то время, какое понадобилось Хаю, чтобы раздеться.

Хай нырнул с берега и ударился о воду. Потом поплыл в кровавой воде, гребя длинными мощными руками и вспенивая воду ногами.

Тимон на острове нашел оружие. Копья сгоревших лежали на земле.

Когда Хай коснулся дна и пошел на остров, Тимон бросил в него первое копье. Взмахом топора Хай отразил копье, копье попало в голову топора, похожую на большую бабочку, и Хай отбросил его, будто это насекомое.

Тимон бросил еще и еще, а Хай преследовал его по скалистой, усеянной телами почве, и каждое брошенное копье отражал топор, и оно, беспомощно вращаясь, падало на землю.

В отчаянии Тимон подобрал булыжник размером с голову. Он поднял его над головой обеими руками и, сделав шаг вперед, бросил. Камень нанес Хаю скользящий удар в плечо и сбил на землю. Хай упал на спину, топор вырвался из его рук.

Тимон бросился на него, забыв обо всем в своем гневе и ненависти. Хай приподнялся, как копье, устремившись вперед.

Голова Хая ударила Тимона в грудь, в районе ребер, и с громким звуком весь воздух вырвался из легких Тимона. Тимон согнулся и опустился на колени, сжимая грудь обеими руками.

Хай нагнулся к нему и ударил по голове, как гладиатор, Ударил кулаком под ухо, и Тимон без чувств свалился на камни.

– Я не могу убить тебя, Тимон. – Голос Хая долетал к нему сквозь серый туман и как бы с большого расстояния. – Хоть ты и заслуживаешь смерти, как никто до тебя. Ты поднял меч против меня и моего царя – ты заслуживаешь смерти.

Зрение проянилось, и Тимон увидел, что лежит на спине с вытянутыми руками. Он попробовал шевельнуться и понял, что связан. Кожаные веревки плотно прижимали его к земле. Он повернул голову и увидел, что лежит на северной стороне острова, скрытый от наблюдателей с южного берега реки, наедине с Хаем.

Рядом горел небольшой костер. Хай разжег его от тлевших остатков, и теперь в нем нагревался широкий наконечник копья и отбитым древком.

– У нас мало времени. Скоро меня станут искать, и тогда дело уйдет из моих рук. – Хай начал объяснять. – Я поклялся своим богам, поэтому не могу наказать тебя так, как ты того заслуживаешь. Но у меня долг перед моим царем и народом. Я не могу допустить, чтобы ты снова поднял на нас меч.

– Римляне нашли для этого способ, и хотя я ненавижу все связанное с римлянами, мне придется воспользоваться их способом.

Хай встал и склонился к Тимону.

– Я ошибся в тебе. Никто не может приручить дикого леопарда. – Хай держал свой топор в правой руке. – Ты никогда не был Тимоном, ты всегда оставался Манатасси. Ты так же отличен от меня, как цвет твоей кожи отличается от моей. Между нами нет связи, это была иллюзия, и хотя говорим мы на одном и том же языке, слышим совершенно разные звуки.

– Твое назначение – стараться уничтожить все, что я считаю дорогим, все, что создал мой народ. Мое назначение – защищать это всей своей жизнью. – Хай помолчал, и когда продолжил, в голосе его звучало искреннее сожаление. – Я не могу убить тебя, но я могу быть уверен, что ты больше никогда не поднимешь меч.

Запел топор, и Тимон крикнул один раз, а потом застонал, а отрубленная правая рука дергалась и дрожала, как умирающее животное, на сожженной земле острова.

Хай взял с костра раскаленный наконечник и прижег им перерубленные сосуды на обрубке руки. Потом перерезал ремни, державшие Тимона.

– Иди, – сказал он. – Теперь ты должен довериться реке. Скоро на остров придут мои люди.

Тимон дотащился до берега и на краю воды оглянулся на Хая. Его огромное тело было искалечено и изранено, но глаза казались ужасными.

Он медленно вошел в воду, прижимая к груди обрубок руки. Течение подхватило его, голова превратилась в точку на широкой реке и исчезла за поворотом. Хай смотрел ему вслед, пока он не скрылся из вида, потом подобрал с земли отрубленную руку, бросил в огонь и сверху навалил сухих листьев.

Бакмор выкопал ямы для сожжения на берегу реки, и они с Хаем обошли ряды павших, которые лежали на своем последнем деревянном ложе. Это обряд прощания, и Хай остановился и посмотрел на старого Маго. В смерти командир гарнизона приобрел достоинство, которого ему не хватало в жизни.

– Сладок ли вкус славы, Маго? – негромко спросил его Хай, и ему показалось, что Маго улыбнулся в своем сне.

Хай спел хвалу Баалу и потом собственноручно зажег погребальный костер.

Танит не было на стенах, когда они с триумфом вернулись в Сетт, но Хай нашел ее в ее комнате. Она плакала, лицо ее побледнело, под глазами показались темные пятна.

– Я боялась за тебя, мой господин. Сердце во мне горело, но я не плакала. Я держалась очень смело. Выдержала весь этот ужас. И только когда мне сказали, что ты жив, я заплакала. Разве это не глупо?

Прижимая ее к себе, Хай спросил: «Ну что, похоже на стихи поэтов? Такое же все славное и героическое?»

– Это ужасно, – прошептала Танит. – Ужасней, чем я могла себе представить. Отвратительно, мой господин, настолько отвратительно, что я в отчаянии. – Она замолчала, снова припоминая все. – Поэты никогда не пишут о крови, о криках раненых и... обо всем остальном.

– Да, – согласился Хай, – мы об этом не пишем.

Ночью Хай проснулся и обнаружил, что Танит сидит рядом с его постелью. Ночная лампа горела низко, и ее глаза были темными бассейнами на лице.

– Что тебя тревожит? – спросил Хай, и она молчала несколько секунд, прежде чем заговорить.

– Святой отец, ты так нежен, так добр. Как ты мог делать то, что делал сегодня?

Хай задумался, прежде чем ответить.

– Это мой долг, – объяснил он наконец.

– Твой долг убивать этих несчастных? – недоверчиво спросила Танит.

– Закон обрекает восставших рабов на смерть.

– Значит закон ошибается, – горячо сказала Танит.

– Нет. – Хай покачал головой. – Закон никогда не ошибается.

– Ошибается! – В голосе Танит опять звучали слезы.

– Закон – это все, что спасает нас от хаоса, Танит. Повинуйся законам и богам, и тебе нечего бояться.