И Люка он в тот вечер к ним привел И так сказал: 'Сынок, меня ты завтра Покинешь. С переполненной душою Я на тебя гляжу; ты для меня Надеждой был с рожденья твоего, И каждый новый день твой был мне в радость. Хочу сейчас я кое-что сказать Тебе о нас двоих, о наших жизнях; А ты об этом вспомни на чужбине — Хоть, может, речь пойдет и о вещах, Тебе неведомых. Лишь ты родился, Так двое суток кряду и проспал, — С младенцами частенько так бывает, — И твоего отца благословенья Витали неотступно над тобой. День проходил за днем, а все сильнее Тебя любил я. Всех гармоний слаще Мне был твой первый бессловесный лепет, Напев дремотный твой у материнской Груди. Шли месяцы; мне приходилось Их проводить на пастбищах, в долинах — Не дома; а иначе б я, наверно, Тебя с коленей не спускал своих. Но мы ведь и играли вместе, Люк. На склонах этих разве не играли И молодость и старость в нас с тобой? И отказал ли я тебе когда Хоть в малом удовольствии ребячьем?' Был Люк душою мужествен и тверд, Но тут он разрыдался. А старик Взял за руку его и мягко молвил: 'Не плачь, сынок. Не надо. Я уж вижу: Не стоит мне об этом толковать… Коли и впрямь во всем я был хорошим Тебе отцом, то так велел мне долг — Мой неоплатный долг перед другими. Я стар и сед — но все ж о тех я помню, Кто в юности моей меня любил. Их нет уж, тех двоих. Почиют рядом Они в земле вот этой, где до них Почили предки их — отцы и деды. Хотел бы я, чтоб жизнь твоя такой же Была, какую прожили они. Но что глядеть назад нам, сын мой? Долог Был путь, ан вот невелика удача… Как эти перешли ко мне поля, Был чуть не каждый сажень в них заложен. Я сорок долгих лет кропил их потом, И Бог воздал мне: до беды последней Ты на земле свободной жил, мой Люк. Сдается мне — ей не стерпеть другого Хозяина. Прости меня, Господь, Коль я несправедлив к тебе, но, видно, Судьба тебе идти'. Умолк старик; Потом, на груду камней указавши, Продолжил: 'Вот для нас была работа; Теперь лишь для меня она, сынок. Но первый камень положи ты сам, Вот этот — за меня — своей рукою… Ну, мальчик мой, — храни тебя Господь! Да ниспошлет он нам светлее дни, Чем эти! Хоть девятый уж десяток Пошел мне, я пока еще здоров И крепок. Ты свою исполни долю, А я — свою. Я завтра вновь примусь За те занятья, что твоими были; Всходить на самые крутые склоны, В грозу или в туман, теперь я буду Один. Но мне и не впервой такие Труды: я был задолго до того, Как Бог тебя послал мне, к ним привычен. Храни тебя Господь, сынок! Сейчас Надежа ты полон. Так и быть должно. Да, да… Я знаю, сам-то по себе Ты б никогда не пожелал уйти От старого отца: его ты любишь… И то сказать: коль ты покинешь нас, Что нам останется? Но я опять Речь не о том повел. Вот этот камень — Ты положи его; а как уйдешь, — Коль встретятся тебе дурные люди, Ты вспомни обо мне, к родному дому Душою обратись, и укрепит Тебя Господь; средь тягот и соблазнов Всегда ты помни, как отцы и деды В неведенье, по простоте одной Вершили добрые дела. Ну что ж — Прощай, мой сын. Когда назад вернешься — Ты новое строенье здесь увидишь. То уговор наш. Но какой бы жребий Тебе ни выпал — знай, что твой отец До гробовой доски тебя любил И с мыслью о тебе сошел в могилу'. Пастух умолк; и наклонился Люк, И заложил загона первый камень, — И тут не выдержал старик: он сына К груди прижал, и целовал, и плакал.