Когда под сердцем все сильней Младенец шевелится! Седой Джером под Рождество Нас удивил таким рассказом: Что, в матери набравшись сил, Младенец чудо сотворил, И к ней вернулся разум, И очи глянули светло; А там и время подошло. XIV Что было дальше — знает Бог, А из людей никто не знает; В селенье нашем до сих пор Толкуют и гадают, Что было — или быть могло: Родился ли ребенок бедный, И коль родился, то каким, Лишенным жизни иль живым, И как исчез бесследно. Но только с тех осенних дней Уходит в горы Марта Рэй. XV Еще я слышал, что зимой При вьюге, любопытства ради, В ночи стекались смельчаки К кладбищенской ограде: Туда по ветру с горных круч Слетали горькие рыданья, А может, это из гробов Рвались наружу мертвецов Невнятные стенанья. Но вряд ли был полночный стон К несчастной Марте обращен. XVI Одно известно: каждый день Наверх бредет она упорно И там в пылающем плаще Тоскует возле Терна. Когда я прибыл в этот край И ничего не знал, то вскоре С моей подзорною трубой Я поспешил крутой тропой Взглянуть с горы на море. Но смерклось так, что я не мог Увидеть собственных сапог. XVII Пополз туман, полился дождь, Мне не было пути обратно, Тем более что ветер вдруг Окреп десятикратно. Я озирался, я спешил Найти убежище от шквала, И, что-то смутно увидав, Я бросился туда стремглав, И предо мной предстала — Нет, не расселина в скале, Но Женщина в пустынной мгле. XVIII Я онемел — я прочитал Такую боль в погасшем взоре, Что прочь бежал, а вслед неслось: 'О, горе мне! О, горе!' Мне объясняли, что в горах Она сидит безгласной тенью, Но лишь луна взойдет в зенит И воды озерка взрябит Ночное дуновенье, Как раздается в вышине: 'О, горе, горе, горе мне!' XIX — И ты не знаешь до сих пор, Как связаны с ее судьбою И Терн, и холм, и мутный пруд, И веянье ночное? — Не знаю; люди говорят,
