В твоей груди любовь сильна, как прежде,                      Но разумом смиряй порыв страстей,                      Страдание переноси в надежде,                      Что свидимся мы в царствии теней.                      Пусть будет скорбь чужда всего земного,                      И наш союз благословится снова.                      Величия не забывай, скорбя,                      Ведь нам любовь дана для высшей цели,                      Чтоб человек позабывал себя,                      Чтоб им порывы чувства не владели.                      И лишь в любви изведать может он,                      Что власть страстей один обман и сон'.                      Но громким стоном речь она прервала,                      Гермес внезапно вырос перед ней.                      Прошли часы — годов тут было б мало,                      Он должен вновь вернуться в мир теней,                      Объятия сдержать его не властны,                      Он прочь скользит бесшумно и бесстрастно,                      И на пороге труп ее упал безгласный.                      К ней приговор бессмертных был суров,                      За грех невольный боги ей судили                      Жизнь долгую вдали от тех лугов,                      Где праведные души опочили,                      Где распустились райские цветы                      Для них в садах бессмертной красоты.                      Страданья человека слез достойны:                      Обманутый в своих земных мечтах,                      Он возбуждает жалость и в богах. —                      Тенистой рощей вечно осененный,                      Над Геллеспонтом холм сооружен,                      Землей сырою скрыт там прах любимый,                      И каждый раз, как юные вершины                      Достигнут роста, так что Илион                      Заметен им становится, сожженный, —                      Их пышный цвет, так говорит преданье,                      Печальное сменяет увяданье.

'I dropped my pen; and listened to the Wind…'

                 I dropped my pen; and listened to the Wind                  That sang of trees up-torn and vessels tost —                  A midnight harmony; and wholly lost                  To the general sense of men by chains confined                  Of business, care, or pleasure, or resigned                  To timely sleep. Thought I, the impassioned strain,                  Which, without aid of numbers, I sustain,                  Like acceptation from the World will find.                  Yet some with apprehensive car shall drink                  A dirge devoutly breathed o'er sorrows past:                  And to the attendant promise will give heed —                  The prophecy, — like that of this wild blast,                  Which, while it makes the heart with sadness shrink,                  Tells also of bright calms that shall succeed.

'Я отложил перо; мне шквальный ветер пел…'[80]

                  Я отложил перо; мне шквальный ветер пел                   О бригах гибнущих, о буреломных чащах, —                   Полуночный псалом, утраченный для спящих                   Невольников забот и повседневных дел.                      Помыслил я тогда: вот мой земной удел —                      Внимать мелодии, без меры и созвучий,                      Чтоб я ответствовал на вещий зов певучий                      И страстным языком природы овладел.                   Немногим явственен надгробный стон такой,                   Звучащий набожно над горем и тоской                   Давно минувших лет; но он, как буря эта,                      Порывом яростным печаля сердце мне,                      О наступающей пророчит тишине,                      О легкой зыби волн в сиянии рассвета.

THE FRENCH AND THE SPANISH GUERILLAS

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату