Перед сном, стараясь не слушать стонов измученной Даши, у которой болели все мышцы, Будтов упражнялся в насильственном бодрствовании. Его фантазия, влачившая до недавнего времени жалкое существование, расправляла крылья и начинала поставлять всевозможных сказочных героев. Первым всегда приходил благообразный патриарх в рубахе до пят и клюкой: отшельник. Клюку украшал огромный магический сапфир, распространявший волшебное сияние и являвшийся символом духовных достижений старца. Мудрец рокотал, приглашая Спящего принять участие в поисках чудотворного камня, в котором заключен смысл мироздания. По мнению отшельника, поиски не должны были вызвать особых затруднений. Камень носил сложное и длинное название, об которое можно было сломать язык, и тоже волшебное. На вопрос Будтова, какие конкретные преимущества даст ему обладание камнем, отшельник отвечал торжественным молчанием. Это, конечно, вызывалось неспособностью самого Захарии Фролыча облечь в слова свои смутные грезы о классическом прекрасном. Старец понемногу таял, а перед глазами Спящего мелькали хрустальные башни, воздушные дороги, прекрасные дамы, равноправные граждане и прочие атрибуты города Солнца.

Затем появлялся раненый герой, некий рыцарь на мощной ломовой лошади. Рыцарь, позвякивая доспехами, падал в дорожную грязь, приподнимался на локте и, с мольбой в глазах, протягивал Будтову сломанный меч. Захария Фролыч прикасался к клинку, и тот мгновенно восстанавливался, обещая разить и рубить. Раны рыцаря затягивались; герой благодарно кивал плюмажем, подавал Спящему руку, закованную в железную перчатку, и явно собирался куда-то отвести — то ли сразиться с неприятельской ордой, то ли управлять совместно с рыцарем каким-нибудь счастливым королевством. Но, поскольку в своих лекциях Минус Первый пока не касался вопросов управления, декорации быстро осыпались, а Будтова встречал третий проситель.

Им неизменно оказывался сам диавол (мысленно Захария Фролыч оперировал этим словом в орфографии Даши). Скаля клыки, искуситель взмывал в поднебесье, увлекая Будтова за собой. При этом он держал Спящего за шиворот и там, под облаками, широким жестом обводил равнины и горы. 'Хочешь, поставлю тебя надо всем этим?' — сурово вопрошал диавол, а Будтов кротко мотал головой и отвечал, что нет, он не хочет. 'Да почему?' — удивлялся враг. Этого Захария Фролыч и сам не знал, но чувствовал, что отказывается правильно. Сатана потел, являя Спящему горы злата и серебра, проводя перед ним миллиардные армии, наделяя властью над планетами, галактиками и всем видимым космосом; Будтов оставался непоколебим. Рыча от бессильного бешенства, диавол разжимал когти, и Захария Фролыч начинал падать. И тут же, в награду за стойкость, его подхватывали воздушные потоки, постепенно становившиеся чисто эфирными, и относили к стопам Божества.

'Чего тебе надобно? — спрашивал Бог, пряча милосердную улыбку. — Проси, ты камень во главе угла, альфа и омега'. Будтов, стараясь не отвлекаться на Дашин скулеж, просил: 'Не забижал бы Ты никого, Всесильный Боже. Сделай так, чтобы там, где Ты обитаешь, оказалась всякая тварь, грешная и безгрешная. Что Тебе наши грехи? Пустяк ведь, честное слово'. 'Да это уже сделано, ответствовал Создатель. — Ведь Я могу все, а раз могу — то и должен. Могу Я сотворить мир, в котором спасу и помилую всякую грешную тварь? Могу, и уже сотворил. А кроме того, мир, в котором не спасется лишь один, а все остальные спасутся. Вдобавок есть и третий мир, как две капли похожий на первые два — с той лишь разницей, что в ад там отправятся трое. Имеется четвертый…' И Бог начинал разрастаться, подавляя величием Захарию Фролыча. 'Все это задумано и сотворено от века, — гремел Бог. — Миров триллион! В одном тебе пряник, в десятом тебе кнут! Дерзай же, покуда Меня видишь, проси чего-нибудь другого!'

'Тогда… тогда… — начинал запинаться Будтов. Тут ему на память приходила спасительная сказка про кота в сапогах, в которой хитрый кот побуждает людоеда превратиться в мышку. — Тогда — попробуй не быть! Ты ведь можешь все! А не быть ты можешь?'

'Могу ли? Могу ли?' — Создатель, гневаясь, быстро раздувался. 'Могу! Могу! Могу и буду!'

И — пропадал, лопаясь первопричиной и порождая ошметки созвездий. Звенел звонок, играл невидимый горн, и Будтов, одеваясь с солдатским проворством, выбегал на плац, где занималось утро нового дня.

А после полуночи все повторялось.

К шестой перемене суток Захарию Фролычу надоели герои и боги. Он все больше стремился в обычный, будничный мир, и перед сном рисовал себе картины осеннего дня, а он, Спящий его производитель, идет себе по серому проспекту, глазея на афиши и вывески, где булочная, почта, казино, где группа выступает во дворце спортивных состязаний — Манн, который Манфред, а не Томас, и не Генрих, и не Клаус, и не личность, а гитара, барабан, вокал и клавишник, где соловьи-бомбардировщики, сопля в ведре, ну, что же к ней прицепится еще… Постепенно Захария Фролыч засыпал. С четвертой ночи начиная, в его обычные сны стала все более уверенно встраиваться странная конструкция, похожая на маленькую бомбу. Наблюдая этот предмет, он точно знал, что это бомба и есть, очень мощная, способная взорвать всю Солнечную систему сразу, а заодно и все, что покоится за ее границами. Будтов ворочался, недовольный явившимся образом; бомба нехотя бледнела и растворялась. Утром же Минус Второй начинал занятия с обзора свежих газет, с удовольствием констатируя разрядку международной напряженности.

— Там договорились, тут встретились, — тыкал он пальцем в строчки. Капля камень точит. Вот что значит ваше, Спящий, здоровое и трезвое сознание! А иначе что это такое — 'Будтов улыбнулся!'

Минус Первый намекал на недавнее сообщение о взрыве первого индийского ядерного заряда — событии недопустимом. 'Будда улыбнулся' — так прокомментировали это достижение военные. Консерватор между тем подозревал, что журналисты могли ошибиться в своем понимании субъекта улыбки, а проницательные индусы, всегда знавшие о мире много чего интересного, назвали совсем другое имя.

Однако Будтову было по-прежнему трудно связать изменения в большой геополитике с собственным воздержанием от денатурата и лаков.

Тем более, что это воздержание вскоре сделалось не таким уж абсолютным.

Когда закончилась их первая неделя жизни в лагере, Даша решила, что с нее довольно, и перешла к активным действиям. В час, когда Минус Первый накачивал Захарию Фролыча идеологией и теорией, у его подруги образовывалось «окно», личное свободное время. Хитросплетения Сна мало волновали Дашу, и вскоре она остановила свой выбор на том самом ладном солдатике, который несколькими днями раньше препятствовал их с Будтовым выходу из казармы. Эффект вытрезвления оказался в данном случае более наглядным, чем события мировой политики. После получасового разговора, построенного по всем правилам женского коварства и вероломства, солдат стал всецело принадлежать Даше и согласился доставлять ей — только ей! — жидкое топливо из ближайшего магазинчика. За свой, разумеется счет; 'Сочтемся!' — вдохнула ему Даша в классическое веснушчатое ухо.

И тот продался за понюшку спешной, суетливой любви, которой они, поминутно оглядываясь, предавались на заднем дворе.

Солдатик смущался.

— Мне надо снять напряжение, — лепетал он.

— Нет, тебе надо снять штаны, — бормотала Даша. — Пихай, пихай… В карман, дурак, сначала! Успеешь…

Солдат приносил две плоские полулитровые фляжки, которые отлично помещались в накладные карманы брючного камуфляжа, что были на голенях справа и слева.

Уже наступил вторник — шел первый час ночи, и Будтов уже распрощался со старцем, трясшим головой и помававшим посохом, уже различал знакомые очертания межпланетной бомбы, когда Даша Капюшонова соскользнула с кровати и потрясла его за плечо.

— Фролыч! — прошептала она, пугливо озираясь. — Фролыч! Гостинец приехал!

Спросонья Будтов никак не мог взять в толк, о чем ему говорят, а когда понял, то расплылся в хитрющей улыбке.

— Вот тебе и гипноз! — сказал он торжествующе. — Молодец, Дашка! Нам их гипноз — тьфу, мы люди тертые…

И он, немало не тревожась о гибельных кодах и антиалкогольных шифрах, приложился к фляжке. Как он и думал, ужасного ничего не случилось, только хорошее. На следующий день Минус Второй, развернув газету, озадаченно шмыгнул носом: ни с того, ни с сего обострились трения в Юго-Восточной Азии. Он подозрительно взглянул на Захарию Фролыча, перевел взгляд на Дашу, но оба выглядели невинными и безмятежными. Консерватор пожал плечами и перешел к разбору современных охранных