Захария Фролыч нашарил погасшую сигарету.

— Иди давай отсюда, — сказал он сурово.

— А мне что, — Даша Капюшонова надменно отвернулась. — Я уже двести граммов засандалила, понял?

Будтов махнул рукой: звезди, кто тебе даст.

— Кто ж тебе дал? — спросил вместо него Топорище.

— Хороший человек, — запальчиво выкрикнула Даша. — Всем ясно?

— Хорошие люди таких, как ты, сразу… хлебалом об стол… — высказался Захария Фролыч.

Та оскорбилась. Правая половина Дашиного лица была насыщенного лилового цвета: родимое пятно, но многим по первости — особенно в темноте — казалось, что женщину именно, как мыслил Будтов, поучили.

— А я говорю — хороший, сука, ты!.. А хлебало — это он тебе порвет…

— Это как же он сделает?

— Так и сделает! Уже спрашивал, где тебя, козла, найти!

— Меня? — недоверчиво спросил Будтов и улыбнулся: кто его может искать! Тем более за двести грамм!

— А вот увидишь. Ха, вон он идет!

Захария Фролыч оглянулся. Из-за магазина вывернул незнакомый человек, одетый в спортивную куртку и высокие резиновые сапоги.

— Нет, не он, — присмотрелась Даша.

Все однако, говорило о том, что человек направляется к их компании.

— Все, мужики, я пошла, — Даша, вглядевшись повнимательнее, сунула руки в карманы как бы плаща и стала отходить.

Будтов нахмурился. Люди, состоявшие в их неформальном обществе, развили в себе удивительную чуткость, когда дело касалось какой-нибудь опасности. Однажды он заснул на проспекте: сник, обмяк, присел у стеночки возле парикмахерской. С ним тогда был Сапожонок, тот крикнул: 'Менты, Захарий!' И Захария Фролыч тут же, в мгновение ока, распрямился и вытянулся в струнку, провожая вытаращенными глазами патрульную машину. Позднее он не смог об этом вспомнить, но ни на миг не усомнился, когда Сапожонок ему рассказал: рефлекс, что ты хочешь.

В руке у незнакомца поблескивала цепь.

— Уходи, Фролыч, — шепнул Топорище. — Цепочка у него. Что ты ему сделал?

Будтов привстал.

'У меня же кот, — мелькнула запоздалая горестная мысль. — Как же ему без меня?'

В следующее мгновение он, оттолкнувшись, прыгал через штабель. Рядом приземлился Топорище, сзади послышался топот. Цепь просвистела, ударила по доскам; Будтов с Топорищем, не разбирая дороги, мчались через пустырь.

— Слева, — выдохнул Топорище, на бегу тыча пальцем в сторону.

Захария Фролыч, задыхаясь, посмотрел и увидел второго, летевшего наперерез.

До новостроек было еще очень далеко.

— Вот, мать… — забормотал в отчаянии Будтов. — Кто… они… такие…

— Напроказил ты где-то… Фролыч… нагадил…

Они бежали из последних сил.

Топот приближался, свистела цепь, раскручиваемая в воздухе. Второй нападавший вдруг остановился и чуть присел.

— Ложись, Фролыч!! — заорал вдруг Топорище и толкнул Будтова в грязь. Тот влетел в нее с размаху, лицом, раскровенив бровь о кусок арматуры.

Слева дважды бабахнуло, но пули прошли высоко.

Цепь опустилась на спину Захарии Фролыча. Стрелявший, держа пистолет двумя руками, стволом вверх, запрыгал по кочкам, спеша принять участие в расправе.

Топорище подпрыгнул. Его каблук, отлетевший почти начисто, впечатался в переносицу негодяя. Тот опешил, на секунду опустил руки; Топорище прыгнул опять, развернулся в полете и той же ногой ударил его в висок. Мужчина упал, второй остановился и начал снова наводить пистолет. Топорище, выдернув из пальцев покойника цепь, бросился навстречу. Цепь, завернувшись петлей, захватила оружие, и очередная пуля унеслась к хмельным хохочущим звездам. Петля переместилась на шею; стрелок подскочил и взбрыкнул ногами, пытаясь дотянуться до горла. Но Топорище, как бы и не участвуя ни в чем, слегка пошевелился, и голова нападавшего, увлекаемая цепью, быстро провернулась на триста шестьдесят градусов.

Дудин, закончив предварительный опрос жильцов, вышел из подъезда, размял сигарету и задумчиво уставился на табличку с номерами квартир. Скверное дело: никто ничего не видел. На четвертом этаже проживали две почтенные семьи: нищенствующего хирурга и ницшеанствующего православного батюшки. Слепые невинные агнцы. На пятом — очередной алкаш, одного поля ягода с Захарией Фролычем, но этот даже не справился с собственным замком и не открыл Дудину дверь. Плюс молодняк, крутивший рэп и не слышавший никакого взрыва. Этих Дудин машинально взял на заметку, припомнив поганку и личико. А вся надежда, стало быть, на Цогоева. Лейтенант вздохнул, думая, что к этому моменту Дато Арсенович уже рассказал, что было и чего не было, а может — и сознался, и даже приписал себе лично раздвоение на двух водопроводчиков, которых он так неосторожно заметил.

Но в целом Дудин был готов расслабиться, надеясь на теорию вероятности и больше ничего серьезного не ожидая — во всяком случае, от предстоящей ночи. И зря, конечно, понадеялся. Стоило ему устроиться на переднем сидении газика, как поступил сигнал: трупы на пустыре, что находился рядом с местного значения супермаркетом. Две штуки, и многие слышали стрельбу. Дудин разразился приличествующей бранью, велел ехать на пустырь и долго стоял там, рассматривая при свете табельного фонаря бездыханные тела. Никого из потерпевших он, разумеется, раньше в глаза не видел. Какие-то странные ребята: одеты простенько, дешево, но в лицах даже после смерти осталось нечто такое… несовместимое ни с ландшафтом, ни с грязными сапогами — не говоря уже о быстром и бесславном конце. Никакого оружия при убитых не нашли.

— Доставьте сюда задержанного, — вдруг сказал Дудин, сам для себя неожиданно. Светлые идеи редко приходили в его служивую голову. — Черного. Если жив.

Потом он долго ждал, пока привезут Цогоева. Нехорошее предчувствие постепенно превращалось в уверенность. Мысль, конечно, была ценной, да только что он будет делать, если окажется прав?

И он-таки оказался прав: Цогоев — вернее, то, что раньше им называлось, — немедленно узнало в мертвецах недавних рабочих. А потому, узнав, оно — то, что раньше, как подмечено, являлось Цогоевым, — подлежало освобождению. Во всяком случае, по данному делу. Под подписку. Дудин взглянул на руки черного и понял, что тот не сможет ничего подписать. Чтобы держать ручку, нужны как минимум пальцы.

Покуда он гадал, под каким соусом отпустить кавказца, ситуация осложнилась. Дудин получил приказ немедленно вернуться к месту взрывного происшествия. Пришлось все бросить, садиться в машину и ехать обратно. В полной растерянности лейтенант вышел из газика, поднялся на третий этаж.

— Добрались все-таки, — сплюнул он сухо, без слюны.

На пороге собственной квартиры лежал Вова-Волнорез, одетый для выхода в свет. Пиджак, корочки, цепи, перстни. Разбившиеся при падении «котлы». Кулаки сжаты, пальцы не разведены — значит, застали врасплох. И горло перерезано.

— Под самым носом, — застонал Дудин, прикрывая глазами рукой. — О-о, что теперь начнется…

Он невольно каламбурил, поминая нос, анатомически близкий к горлу, хотя в виду имел совсем другое, в совокупности своей носа не имеющее.