Полковник шагнул к столу, снял телефонную трубку, набрал номер.

— Говорит Плюс Девятый, — произнес он почтительно. — Докладываю: полеты разобраны. Исполнителю поставлено на вид. Делаю все возможное…

Из трубки выскочила длинная, зубастая пасть, схватила полковника за ухо, стала трепать.

— О-ох! — простонал Андонов, синея лицом и не осмеливаясь защититься.

— Ррра… ррракалья… — рычала пасть в промежутках между укусами. Рррниже… ниже тррубку опусти… Тварррь… Еще ниже…

— На, побеседуй, послушай, — просипел полковник из последних сил, протягивая трубку Де- Двоенко.

Послушав трубку, Де-Двоенко, побежал выполнять задание дальше. На бегу, держась за ухо, он вытащил из кармана теперь уже свой собственный сотовый телефон: с одной-единственной кнопкой. Спрятался в кабинке сортира, надавил.

— М-да?.. — немедленно ответил хриплый голос.

— Т-т-ты, сантехник, — застучал зубами Де-Двоенко. — Ты что натворил?

— Исправим, — бодро заверил невидимый хрипач.

— Срок — восемь… нет, шесть часов! — тот в изнеможении опустился на стульчак. — И только посмейте еще раз…

— Да мы хотели, как вернее, — обиженно ответил голос. — Какой-то негодяй заметил и позвонил. Все было бы справно. Мы ждали, он к вечеру выползет — и привет…

— Не надо ждать! — взвизгнул Де-Двоенко. — Ноги в руки — и за дело! Застрелите, разрежьте на куски, утопите — только скорее!

— Уже работаем, — примирительно сказали в трубке. — Не волнуйся, Плюс-Двенадцать, не подведем.

— Не подведем, — шепотом передразнил Де-Двоенко, отключаясь. 'Ах, силы небесные…' Вышел из кабинки, заглянул в остальные: проверил, не слышал ли кто. Убрал телефон и спустился вниз, в дежурку.

— Черный где? — спросил он требовательно.

— Который Цогоев?

— Ну да, да, да!

— Так вон он, товарищ майор, в угол забился.

— Тащи его, падлу, наверх. Наручники захвати, и противогаз тоже. И позови Папана.

— Он, товарищ майор, на больняке.

— Что? На больняке? Какой, к лешему, больняк такому бугаю? Что с ним?

— Палец вывихнул, на правой ноге, когда дубасил. Большой. Торчит и не ложится, как этот самый.

— Тьфу, — плюнул Де-Двоенко. — Производственный травматизм. Сачок. Ну, сам пойдешь.

Дежурный, поигрывая ключами, приблизился к клетке.

— Бонжур, — сказал он обезумевшему от ужаса Цогоеву.

Сеточка Будтова, обогащенная уменьшительным суффиксом, казалась сеточкой лишь одному Захарии Фролычу — по принципу 'своя ноша не тянет'. Будучи вовсе не сеточкой, а огромной, битком набитой авоськой, окрыленному Будтову она представлялась невесомой. Он горы мог свернуть, предвкушая «льдинку»; суффикс, таким образом, помимо уменьшительного значения, имел еще ласкательно-заботливый смысл. В магазине скорой помощи, которая оказывалась круглосуточно, то есть двадцать четыре часа, сеточка была развязана, а ее содержимое расставлено по ящикам. Будтов разбогател. Он постоял в продуктовом отделе и посмотрел, как неизвестный мозжечок-с-ноготок хитрит и пытается сэкономить, выкраивая что-то для себя из колбасных семейных денег. Сколько останется сдачи? Один неосторожный взмах ножом способен перерезать крылья вместе с душой. Налюбовавшись, Захария Фролыч телепортировался в отдел бытовой химии, где сделал покупки.

Карманы Будтова оттопырились; сам же он зашагал к пустырю, где возле штабеля сырых, прогнивших досок околачивался Топорище.

Топорищу было лет тридцать-шестьдесят, свое прозвище он заработал как производное от фамилии «Топоров», которую друзья его узнали случайно, во время антитеррористического милицейского рейда. Тогда у Топорища еще был паспорт, но его, отобрав посмотреть, тут же порвали на части, а самому Топорищу дали в морду. С тех пор, лишившись документа, он уже не мог носить свою звучную, солидную фамилию, и в кличке теперь воплощался остаток утраченного достоинства. Все эти события развернулись за какие-то месяц-полтора — именно столько прошло с момента первого появления Топорища, однако всем казалось, что он был здесь всегда и всегда будет. Или не будет.

— Ххооо, — засипел Топорище, взмахивая рукой.

Захария Фролыч, не отвечая, степенно присел на доски и вынул «Приму».

— Дашка-то придет? — спросил он деловым голосом.

— А кто ж знает? — развел руками Топорище. — Пять минут как Сапожонок ее увел. Пошел корягу попарить. Вернется, что ей…

Будтов издал мычание: принял, мол, к сведению, чиркнул спичкой.

— А ты что — груженый? — заинтересовался Топорище как бы между прочим.

— Отваливай, отваливай, — замахал на него Будтов. — Лечиться буду.

— Да я просто так, — развязно объяснил Топорище и встревоженно прошелся по кругу.

Захария Фролыч положил дымящийся окурок рядом, откупорил «льдинку» и чуть ли не целиком вложил пузырек в задохнувшийся рот.

— От так ее, от так, — подобострастно приговаривал Топорище. Глаза его вдруг сделались бездонными.

Будтов, зажмурившись, замер. Бытовое вещество вступило в контакт с пищеводом. Если бы Захария Фролыч пил с утра, ему бы пришлось просидеть чурбаном минуты две, но ближе к ночи, когда внутренний мир уже многое вытерпел и закалился, хватило двадцати секунд.

Топорище вынул что-то смутно съедобное, в тряпочке:

— На!

Будтов помотал головой. Топорищу было отлично известно, что Захария Фролыч не закусывал, и сам Захарий Фролыч тоже участвовал в этом я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что ты, земеля подбираешься ко второму пузырьку, хрен тебе.

Метрах в ста от них, посреди пустыря, возникли две фигуры — примерно одинакового роста. Бесформенные тени спешили к доскам. Топорище приуныл. Ртов прибавлялось.

Шустрый рябой Сапожонок, который тоже промышлял стеклотарой и частенько шакалил на территории Будтова и Топорища, при виде их двоих отклеился от спутницы и начал смещаться вправо, пока не исчез совсем.

Даша Капюшонова, мелко забирая исцарапанными ножками, шла на маяк. Она знала, что Захария Фролыч не станет ее бить, потому что на пустыре царил коммунизм. Женщины, к каковым она себя по привычке причисляла, состояли в коллективной собственности, хотя уже многие годы не являлись средствами производства. С принципом 'каждому по потребностям' дело обстояло, конечно, сложнее. Специфика потребностей предписывала жизнь по закону джунглей.

Даша была медсестрой — давным-давно, пока не потерялась приставка «мед». Нынешние ее сестринские полномочия простирались широко, выходя за рамки любого воображаемого сестринства. Вокруг Даши были сплошь униженные и оскорбленные, бедные люди, и Даша всем была, если угостить, сестра и подруга и прощала как преступление, так и наказание каждому идиоту. Временами ходила к Ксении Блаженной, каялась, клала булочку.

Будтов, оглаживая в кармане «льдинку», высокомерно хмыкнул. Не то, чтобы он брезговал Сапожонком, но женщину надо поучить.

— Захарий, салют! — поздоровалась Даша, бодрясь и напуская на себя беззаботность. — Чего пьешь? Оставь глоточек.